– Да нет, так… Просто фильм один смотрел на эту тему, решил поинтересоваться.
– Понятно. Ну, знаешь, верить тому, что показывают в кино, – дело достаточно сомнительное, – он произнес это тихим наставническим голосом.
– Да, ты прав, ты прав, – я задумчиво уставился в окно.
Дело действительно было не фильмах, дело даже было не во снах. Воспоминания из прошлого становились всё ярче и осознаннее. Словно я переживал всё заново: отцовский кулак находил моё лицо сквозь время и бил с такой же слепой яростью, запах старости и перегара из дедушкиной квартирки на Украине заползал так глубоко в мои ноздри, что приходилось по несколько раз промывать нос коктейлем из воды и соли. Порой какие-то сюжеты приходили совсем из глубокого детства, после чего я долго не мог вспомнить ни единого слова, просто сидел и смотрел по сторонам, будто вижу всё в первый раз. К слову, такое состояние мне нравилось больше всего. Как оказалось, совсем не обязательно знать наименование вещей и предметов, чтобы их понимать, и совсем ни к чему знать устройство мира, чтобы его почувствовать. Но было так же то, что объяснить я не мог, и сейчас это меня беспокоило больше всего. В отличие от обрывков детства и юности, те картинки приходили ко мне рябью в мыслях и помутнением в глазах. Всплывали обрывки разговоров с людьми, которых я не знаю, просыпались чувства, о которых я забыл, и я всё чаще видел её. Я сильнее вжался в пассажирское кресло от мысли, что, наверное, так и приходит шизофрения. Этого стоило ожидать после такого продолжительного затворничества. Единственный человек, с которым я хоть как-то общался, – бывший зэк-пацифист. «Зэк-пацифист, – еще раз произнес я в своей голове. – Да, сто процентов шизофрения».
Мы остановились возле какого-то частного дома. На улице уже смеркалось, кажется, рабочий день подходил, а может, уже и подошёл к концу.
– Где мы? – спросил я.
– Вылазь, – спокойно произнес Виктор и сам поспешил покинуть водительское место.
Дверь дома оказалась незапертой. Витя, легко ориентируясь в темноте, растворился в одной из комнат, а после вернулся, и свет уже везде горел.
– Наверное, уже парятся, – произнёс он, что-то отыскивая в старом покосившемся шкафу, а после достал оттуда потрёпанное полотенце и дал мне, – раздевайся.
Я снял с себя всю одежду и обмотался полотенцем. Витя сделал то же самое, после чего из другого ящика он достал две пары тапочек и одну пару кинул мне.
– Думаю, тебе это нужно, – сказал Виктор, выводя меня на задний двор.
Мы подошли к небольшой пристройке, из открытого маленького окошка клочьями валил пар. В предбаннике сидело двое мужчин и громко разговаривали. Увидев нас, они в один голос произнесли:
– О-о-о! Виктор Саныч, а ты чё это посреди недели?
– Тяжёлый денёк, – произнёс Виктор, после чего представил меня.
Каждый из них, пожимая мне руку, приподнялся со скамьи и чутка пошатнулся. На теле у обоих было полным-полно татуировок. «Отлично, – подумал я, – Мой круг общения с одного зэка увеличился до трёх, социализируюсь, как не крути».
– Петрович в парилке? – спросил мой коллега, и в эту же секунду дверь парилки распахнулась.
Оттуда выскочил худой человек, семеня, пробежал мимо нас и абсолютно голый прыгнул в снег. Я услышал компрессированное «Хорошо!» из-под сугроба, который через секунду приобрёл людское очертание. Войдя в предбанник и глядя на Виктора, который уже встал, чтобы поздороваться, спросил:
– Что за юноша?
– Коллега мой, ровный парень.
– А-а товарис-щ Виткор Саныча – мой товарис-щ, – наигранно прошепелявил мужчина, – Павел Петрович, – более чётко произнёс он, улыбнулся и пожал мне руку.
Выглядел он старше остальных, судя по тому, как остальные стали внимать его словам, это был или очень уважаемый человек, или хозяин дома, а может, и то и другое, а может, дело было во фразе, которую он произнёс, садясь за стол, а именно: «Ну-с, накатим за знакомство». Это явно было то, что остальные хотели услышать, потому что те двое удовлетворённо потерли ладони и в полголоса добавили: «Да-а, накатить – это дело нужное».
Один из них наполнил пять гранённых стаканов и поставил по одному перед каждым из присутствующих, себе он выбрал стакан, наполненный до краёв.
– Спасибо, но я не пью, – я произнёс это так, словно каялся в своих грехах. Кажется, тот, что разливал, даже не поверил своим ушам и удивленно посмотрел на второго, который, кажется, больше всего ждал отмашки, чтобы опрокинуть содержимое стакана, а потому не спускал глаз со стола.
– Это ты только себе хуже делаешь, сынок, – произнёс Павел Петрович, после чего резко выдохнул и ловким движением влил в себя всё до последней капли.