– О чем ты? – перебила его мать. – Как это – без родителей? А мы с отцом не в счет?
– Конечно нет! – Прохор понимал, что нужно остановиться, что мать не заслужила этих обидных слов, но не мог. Его прямо-таки несло, словно закусившего удила коня. – Вы передали меня с рук на руки швейцарским учителям и на этом успокоились. Учись, сынок! Грызи гранит науки! Не сломай зубы!
– Ставишь нам с отцом в вину то, что ты свободно владеешь тремя языками и имеешь престижный диплом? Так тебя понимать?
– Зачем мне три языка? Я вроде не планировал работать переводчиком. Да и без диплома я бы вполне обошелся. Неужели если бы я, как все десятилетние пацаны, пинал во дворе мячик, а не забивал себе голову окололингвистической пургой, вы бы с Крыловым не взяли меня на работу? Моя карьера заранее была известна. Так почему?
– Почему заранее? Ты забываешь, что, когда принималось решение о твоей учебе, отец был еще жив. И если бы он не умер, то сидел бы сейчас в этом самом кресле. И диплом тебе ох как пригодился бы. Я ведь знаю – вторые роли не для тебя. А любой рекрутер отдаст предпочтение кандидату с более престижным дипломом. Я права?
Отвечать Прохор не собирался, да мать и не ждала от него ответа. Немного помолчав, она продолжила:
– Эта твоя девушка, Лада. А вдруг у нее проблемы со здоровьем? Надо же было все узнать перед тем, как обзаводиться ребенком.
– Нет у нее проблем, – зло отозвался Тарасов.
– А у родителей?
– У нее отец бывший военный. Больного в армию не взяли бы.
– А мать? Кто ее мать?
– Не знаю и знать не хочу. В конце концов, мы столько денег влупили в медицинское оборудование, что наверняка вылечим любую болезнь. И вообще, давай решать проблемы по мере их возникновения. Заболеет – будем лечить, а пока говорить не о чем.
И ведь правду говорят – мысль материальна. Лада действительно заболела. Нет, не сразу после разговора с матерью. Сначала она родила дочку. Тарасова черт дернул присутствовать на родах. «Это первый и последний раз!» – поклялся он себе, с ужасом глядя на жуткий окровавленный комок в руках акушерки. Но когда этот комок, отмытый и завернутый в белоснежную пеленку, оказался в его руках, когда он увидел прилипшую ко лбу мокрую челку и огромные глазищи, Прохор почувствовал вселенскую нежность и всепоглощающую любовь к этому крошечному созданию. И этих нежности с любовью было столько много, что хватило бы еще на десяток младенцев с мокрыми челками.
Назвали девочку с подачи Крылова Марией. Вроде бы так звали мать Тарасова-старшего, давно отошедшую в мир иной. Прохор немного посопротивлялся – детей, по идее, нужно называть в честь живых. Но имя Маша почти сразу прижилось. Было оно каким-то мягким, добрым, давало множество вариантов для проявления отношения к маленькому человечку. Машуня, Маня, Машенька, Мария – это со сдвинутыми бровями. Можно еще Маняша и даже Медвежонок. Хотя медвежонком девочка не была. Тонкая, стройная, длинноногая – в мать. И такая же крылатая. Делая первые шаги, она так широко взмахивала ручками, пытаясь сохранить равновесие, словно распахивала невидимые крылья. Миг – и взлетит. В такие моменты Тарасову хотелось схватить ее, прижать к себе, защитить. Но он, как мог, сдерживал себя: не хотел мешать дочери познавать мир. А Маша не падала. Почти никогда.
Через месяц после родов Лада попала в больницу. Уставший доктор в видавшем виды белом халате сказал, что они делают все возможное. На следующий день он сказал то же самое. И на следующий. После чего мать организовала перевозку Лады в свою клинику в Липовске. Здесь доктора были уже более конкретными – некроз печени, почечная недостаточность. Непонятные медицинские термины были не так страшны, как чувство обреченности, замеченное Тарасовым в глазах матери. Оно было мимолетным. Секунда – и мать снова надела на лицо непроницаемую маску спокойной уверенности. Но Прохор не мог избавиться от мысли, что Лада может уйти и он бессилен что-либо предпринять. Он простил матери сумасшедшие деньги, вложенные в оборудование клиники, готов был отдать оставшиеся, лишь бы Лада осталась с ним.
И она осталась. Шли дни. Сильный, молодой организм медленно, но верно восстанавливался. Спустя четыре месяца Лада вернулась домой. Вернее, сначала это была тень, отдаленно напоминающая его жену. Она даже малютку Марию не могла поднять на руки. Ребенок целиком находился на попечении няни. Часто заезжала мать Тарасова. Ему казалось, что она чувствует за собой какую-то вину и всячески пытается эту вину загладить. Наверное, корит себя за то, что поначалу была холодна с невесткой. А может, считает, что это ее слова стали причиной болезни Лады. Она даже предлагала Ладе с девочкой перебраться в ее дом в Липовске. Ближе к клинике, да и кухарка, которую мать называла не иначе как кормилицей, большой спец по диетическим блюдам, так необходимым выздоравливающему организму. Но Тарасов материнским словам не внял, причем из чисто эгоистических соображений – уж слишком много матери в последнее время появилось в его жизни. Он отвык от этого и впускать в свою жизнь эту слишком сильную и властную женщину не собирался.