Резко останавливаюсь возле нее. Узнаю этот голос и лицо: Одиннадцатая. Значит, бледная девочка на фотографии — ее внучка?
Очередной курс химиотерапии, сказала она. Должно быть, у внучки рак, и она хотела вылечить ее. Может, этим они здесь заняты? Экспериментируют над людьми, пытаясь найти лекарство от рака?
У двери возникает сумятица. В нее вталкивают трех человек, и дверь за ними закрывается.
Они сразу бросаются назад и принимаются стучать в дверь.
— Выпустите нас!
Некоторые подходят к вновь прибывшим.
— Что там происходит? Почему нам ничего не говорят?
— Интерком не работает. Они собирают тех, кто пока не заболел, и доставляют сюда. Остальных хватают и уводят куда-то еще.
Все смотрят друг на друга, обводят взглядами присутствующих, пытаясь определить, кто из знакомых отсутствует.
— Но что будет, если кто-то занесет это сюда? Что тогда?
— Что значит если? Более уместно когда.
— Безумие. Они не могут держать нас здесь всех вместе вот так, взаперти. Слишком велика вероятность заражения. Если кто-то уже инфицирован, то мы все заболеем.
— Но они должны поместить в карантин каждого из нас. Что будет, если оно вырвется наружу?
— Но как же мы? Почему у них не хватает на всех костюмов?
— Они думают, что мы все уже заражены. Поэтому так и поступают.
— Где он? Первый?
Последние слова громко выкрикивает разгневанная женщина, и остальные испуганно смотрят на нее, словно она высказала вслух то, о чем нельзя говорить.
Значит, его здесь нет. И никто из этих людей не знает, что происходит, это ясно. Выскальзываю из помещения через щель под дверью.
Теперь с той стороны стоят охранники. С настоящими автоматами. Их здесь не было, когда я заходила в кафетерий. Все в костюмах, но они выглядят иначе. Тяжелее. Переговариваются, но о чем — не слышно.
Изнутри снова колотят в дверь.
Охранники что-то решают. Потом один из них делает знак другому.
— Отойдите, и мы откроем дверь! — гаркает тот; теперь его голос звучит четко.
Те, что с автоматами, подходят ближе и выстраиваются перед дверью полукругом.
Первый открывает дверь.
— В чем проблема?
Ему отвечает шквал гневных выкриков, но он даже слушать не хочет.
Поднимает ладонь, и голос его становится таким громким, что перекрывает рассерженные вопли. Должно быть, в забрало встроен мегафон.
— Да, я знаю: мы все оказались в подземной ловушке, и некоторые из нас умирают. Мы делаем, что можем, чтобы сдержать распространение заразы. А пока вы должны сидеть и ждать.
— Что насчет Первого? — кричит какой-то мужчина. — Где он? Он хотя бы на острове?
Охранник медленно поворачивается в сторону мужчины, смотрит на него, словно обдумывая ответ. Его руки крепче сжимают оружие. Но потом он пожимает плечами.
— Хотел бы я знать. А теперь слушайте! Вернитесь внутрь и сядьте. И расслабьтесь, потому что в помещении установлен температурный сканер. Если у кого-то показатель температуры поползет вверх, тогда… Вас удалят. Скажите спасибо, что вы здесь, а не там, где могли бы оказаться.
Все замолкают, дверь захлопывается.
Тот охранник, что говорил, поворачивается.
Один подчиненный, похоже, что-то спрашивает у него, и командир передергивает плечами.
— Они пробовали связаться с ним, но линии не работают. Кого-то посылали проверить, дома ли он там, наверху, но так ничего и не доложили. Может, сбежал, или… — Тут он будто замечает, что забыл отключить внешний микрофон, и его голоса больше не слышно, хотя губы за маской шевелятся.
Так. Значит, мы на острове?
Остров — значит, вокруг нас море. Открытое, просторное, насколько хватает глаз, и теперь мне отчаянно хочется наконец вырваться отсюда, услышать шум волн, почуять соленый запах воздуха. Меня охватывает полузабытое воспоминание моря и праздника. Кто-то большой держит меня за руку, а я стою босая и пальцами чувствую мягкий влажный песок. Холодные волны плещутся мне на ступни и коленки, и я взвизгиваю и хохочу.
Теперь, став такой, смогу ли я почувствовать запах моря, почувствовать волну?
Мне нужно знать.
А если Первый там, то тем больше причин выбраться отсюда.
«Выпустите меня!»
26
ШЭЙ
КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ
До начала отсчета 7 часов
Извиваюсь, борюсь, но не могу вырваться. Дункан слишком силен, если на моей стороне нет преимущества внезапности.
— Ну что, Шарона, вчера ты сделала мне реально больно. Ты ранила мои чувства; прикинулась милой, а потом вон что выкинула.