Мое кресло на колесиках заключено в огромный пузырь, запечатано со всех сторон, а я внутри. Дверь открывается. Входит шестой доктор; она толкает мое отгороженное от мира кресло в дверной проем, в то время как одиннадцая медсестра и первый доктор следуют рядом.
Остальные, похоже, напутаны присутствием Первого. Когда он говорит своим бархатным, похожим на шоколад со сливками и рождественское утро голосом, все бросаются исполнять его указания. Он, как и я, известен только по номеру. У всех остальных есть имена, но я присвоила им номера.
Они называют меня Объект 369Х, так что это кажется мне справедливым.
Я в состоянии идти и сказала бы им об этом, если бы могла, но меня катят по коридору. Одиннадцатая выглядит расстроенной и, повернувшись, уходит туда, откуда мы пришли.
Потом все останавливаются. Первый нажимает кнопку на стене, и металлические двери открываются. Шестая толкает меня внутрь. Остальные идут следом, двери за нами закрываются, и отворяются другие, а потом следующие, пока, наконец, меня не вкатывают в темную комнату. Все разворачиваются и выходят через последнюю дверь. Она с шипением закрывается за ними, оставляя меня в темноте, одну.
Через несколько секунд одна из стен начинает светиться. Сначала слабо, потом сильнее, и я могу видеть. Я в маленькой квадратной комнате. Пустой. Окон нет. Если не считать светящейся стены, ничего больше нет. Ни лекарств, ни врачей, ни иголок, ни ножей, и я радуюсь.
А потом начинается лечение.
Если бы я могла произнести хоть звук, то закричала бы.
«Келли, Келли, Келли, Келли…»
2
ШЭЙ
КИЛЛИН, ШОТЛАНДИЯ
До начала отсчета 31 час
Прячусь за полками, но слишком поздно — они меня заметили. Бросаюсь влево и резко останавливаюсь. В конце прохода стоит Дункан. Разворачиваюсь в другую сторону — опять опоздала. Два его приятеля, те, которых я видела поверх полок, уже там. Плохо: больше никого не видно.
— Так-так. Гляньте, парни, разве это не моя Шарона?[2] — Дункан развязной походкой направляется ко мне, двое остальных принимаются напевать песню, сопровождая ее толкающими движениями таза. Не повезло. Когда я в прошлом году переехала в Шотландию, то надеялась, что они не узнают мое настоящее имя. И надеялась, что, если узнают, не будут знать об этой песне. Я имею в виду, сколько, в конце концов, лет «Моей Шароне»? Около миллиона? Но кто-то, как будто других моих странностей мало, раскопал ее, а кто-то другой поставил в школьном автобусе. И поставил для меня.
— Как насчет этого, детка? — спрашивает Дункан и гогочет.
— Как только у тебя отрастет, лузер. — Я хмурюсь и пробую пробраться мимо него, словно у меня это может получиться.
Он хватает меня за руку и толчком прижимает к стене. Смотрю ему в лицо и заставляю себя улыбнуться. Удивленный Дункан улыбается в ответ, и это злит меня, так злит, что я позволила себе испугаться этого идиота. И я вкладываю весь свой страх и злость в удар коленом ему между ног.
Он падает на пол и стонет, скрючившись и подтянув колени к животу.
— Что ж, ошиблась. В конце концов, что-то у тебя, похоже, есть.
Несусь к двери, но из нее как раз выходит старушка с ходунками. Сворачиваю в сторону, чтобы избежать столкновения, и влипаю в стену.
Парень за кассой у двери таращится на меня; я отворачиваюсь, потирая плечо, и замечаю, что свалила доску объявлений общины. Оглядываюсь, но преследователей не видно; друзья Дункана все еще помогают ему подняться.
— Извините, извините, — говорю я и, наклонившись, поднимаю щит, чтобы прислонить к стене. Несколько бумажек падают, порхая, на пол, но мне надо убираться отсюда.
И вот тут я вижу ее.
Ту девочку. Она смотрит на меня с листка бумаги.
Длинные темные, почти черные, волосы. Голубые глаза, незабываемые как из-за своего поразительного цвета, плохо сочетающегося с темными волосами, так и из-за того затравленного выражения, с которым она смотрит на меня с объявления. В тот день она смотрела на меня так же неулыбчиво.
Услышав за спиной движение, засовываю бумажку в карман и бегу к выходу. Бросаюсь через дорогу туда, где пристегнут мой велосипед, и трясущимися пальцами вожусь с замком; он щелкает и открывается. Вскакиваю в седло, когда они уже настигают меня, и изо всех сил жму на педали. Они все ближе, руки уже тянутся ко мне, вот-вот схватят.
Страх подгоняет, я набираю скорость и отрываюсь.
Оглядываюсь через плечо. Дружки Дункана остановились и отдуваются, сам он медленно подбегает к ним.
На случай, если они на машине и захотят догнать меня, я не еду прямиком домой. Сворачиваю с шоссе на велосипедную дорожку, с нее — на неприметную извилистую тропку, взбирающуюся в лес по длинному холмистому подъему — выше, выше, еще выше.