А рука об руку с тщеславием — его безрассудные траты. Машины, которые были нам не по средствам, путешествия, на которые у нас не было денег, дача на самом берегу в Хорнбеке, в Яммерсбугтене. Яхта в гавани Рунгстед, хотя стоило нам только увидеть, как она покачивается у причала, у нас обоих возникал приступ морской болезни. Торги за неуплату долгов, кредиты, лихорадочные усилия выбраться из денежных проблем.
— Большинству великих самовлюбленных альфа-самцов, — говорю я, — повезло найти женщину, которая готова их поддерживать. Стать их опорой. Но тебе не повезло. Тебе досталась я. И к тому же я тебя унижала.
Мы сворачиваем на автостраду в направлении центра города.
— И все же, — медленно говорит он, — я не жалею ни об одном дне. Ни об одном.
Мне кажется, я ослышалась.
— Ты… все так же свежа… как роса. Так и есть. Свежа, как роса.
— Мне сорок три года.
— Это не имеет никакого значения. Я помню, как ты всегда просыпалась. И пусть вчерашний день был тяжелым. И пусть мы накануне поссорились. Или тебе пришлось шесть раз кормить детей. Или у Харальда были колики. От этого не оставалось никакого следа, когда ты открывала глаза. Ты была несгибаема, Сюзан. Это главное.
Я внезапно понимаю, что он имеет в виду. Это одна из тех возможностей, которые возникают благодаря открытости. На мгновение другой человек может показать нам достоверное отражение нас самих.
И тут в сознании внезапно вспыхивает догадка. Сначала она появляется на границе моего восприятия, но потом заполняет меня полностью, как река. Я машу рукой. Лабан мгновенно реагирует, сворачивает на аварийную полосу и останавливается.
— Водитель, — говорю я. — В математическом такси. Это был Ясон, серый человек.
Лабан качает головой. Но не потому, что он не согласен со мной. Он изо всех сил хочет отменить реальность.
Мой телефон звонит.
— Сюзан?
Я не могу ответить. Голос куда-то пропал.
— Сюзан. Дети у меня.
— Ясон… — бормочу я.
— Послушай, Сюзан. Мне надо поговорить с тобой.
— Где?
— Скоро. Когда я закончу заниматься твоей восхитительной дочерью.
Он умолкает. Я чувствую его так, словно сижу напротив него. Через телефон он впитывает мой страх.
В тишине, позади него, далеко-далеко, раздается знакомый мне звук. Какое-то приглушенное шипение. Но я никак не могу понять, что это за звук.
Потом он отключается.
Мы сидим в молчании несколько минут. Мне кажется, меня выбросили на свалку. Что-то другое, не имеющее ко мне отношения, берет на себя управление.
— Поехали, — говорю я.
9
Лабан останавливается, проехав метров сто по Странгаде. Перед вращающейся дверью Министерства иностранных дел припарковано несколько автомобилей.
Войдя в дверь, мы замираем на месте. Нужно преодолеть еще один барьер, а перед стойкой посреди холла стоят несколько человек и чего-то ждут.
В моей жизни было слишком много барьеров, и я всегда оказывалась с неправильной стороны. Там, где нужно было подать заявление или записаться на прием за три недели, чтобы для тебя нашли время. Кажется, что все мои усилия в жизни были направлены на то, чтобы перебраться на правильную сторону стойки. И никогда у меня ничего не получалось. При других обстоятельствах на меня бы навалилась усталость. Но не сейчас. Сейчас внутри меня введен режим чрезвычайного положения.
Люди расступаются, перед нами стоит министр иностранных дел. Он идет к выходу.
Андреа Финк когда-то говорила мне, что есть три вида политиков. Те, которые с таким же успехом могли бы продавать любой другой товар. Те, которые обладают исключительным стремлением к власти. И государственные деятели.
Фальк-Хансен относится к государственным деятелям. Все знают, что он в любой момент может с легкостью стать премьер-министром. Но он этого не хочет, поскольку все его интересы сконцентрированы на внешней политике. На помощи развивающимся странам. На разоружении. На международном сотрудничестве.
Впервые я увидела его живьем, когда мне было чуть больше двадцати, и он читал лекцию в актовом зале университета. Что меня поразило, так это его естественность. Он обращался к слушателям так, будто заглянул к ним в гости в общежитие. И с таким обаянием, что ни одна из присутствующих женщин не отказалась бы от встречи с ним на кровати в этом самом общежитии.
Тогда я впервые услышала политика, который, излагая свои взгляды, не обливал грязью своих оппонентов. Он был неагрессивным, дружелюбным и непосредственным.