И сейчас он такой же. Он узнает Лабана и улыбается. Я делаю шаг вперед и встаю между ними.
— Нам удалось достать отчеты Комиссии будущего из архива. Наша жизнь в опасности. Хайн и его организация каким-то образом вышли из-под контроля. Наших детей похитили.
Атмосфера в помещении как-то меняется. Не стоит недооценивать его окружение. Это не какие-нибудь политические подпевалы. Из десяти человек нет ни одного, кто не был бы готов заслонить его своим телом и принять пулю в случае покушения. Включая и женщин за стойкой ресепшен. Для них я — потенциальная, неизвестно откуда возникшая проблема.
Мы с Фальк-Хансеном смотрим друг на друга. Я не замечаю никаких признаков удивления. Он знает все о Комиссии будущего. Он чувствует и понимает мое состояние.
Он берет нас с Лабаном под руки. Его внимание сконцентрировано на нас, кажется, остального мира для него теперь не существует и кроме нас троих никого на свете нет.
Он ведет нас по коридору.
— Что нам нужно, — говорит он, — так это несколько минут с глазу на глаз.
Окна его кабинета выходят на фарватер, кабинет меньше, чем можно было ожидать, — всего лишь две небольшие приемные и такая же переговорная комната.
Он указывает на два стула, мы садимся. На маленьком столике рядом стоит японский чугунный чайник на подогреваемой подставке, он наливает зеленый чай в маленькие чашечки из хрупкого фарфора. У нас вряд ли получится сделать хотя бы глоток, но это неважно, главное — внимание.
— Комиссия будущего предсказала глобальную катастрофу, — говорю я. — Но они утаили подробности. Нас привез в Данию Хайн, чтобы мы эти подробности выяснили, у нас есть опыт в проведении допросов. Что-то пошло не так. Кто-то начал убивать членов комиссии, возможно, нас с детьми тоже убьют. Хайн держал нас в заключении в Южной Зеландии на государственной экспериментальной станции, мы сбежали оттуда прошлой ночью. Дети сегодня тоже сбежали. Через несколько часов их похитили. Нам нужно, чтобы их срочно объявили в розыск. И нужно допросить Хайна. Он сотрудничает с охранной фирмой «SecuriCom», которая связана с международной преступностью. Это их сотрудник похитил детей, он безумец.
Люди редко умеют слушать, но он умеет. Так умеют слушать только Лабан, близнецы и Андреа Финк. Он понимает все, все может прочувствовать.
— Есть какой-то план, — говорю я, — секретный план, эвакуация примерно четырех тысяч человек в случае военной или гуманитарной катастрофы. На остров Спрей, вы, безусловно, знаете о его существовании. Мы только что видели вас в фильме о нем. Другие западные страны купили другие острова, возможно, этот план транснациональный и предполагаются совместные действия для спасения небольшой части политической, научной, экономической и художественной элиты. Уже начата масштабная подготовка к переселению четырех тысяч человек, освоению острова, его энергоснабжению и охране. Все исполнители уже приступили к работе. Кто-то, похоже, уверен, что катастрофа приближается. Вы это обсуждали в канун Рождества, когда мы увидели вас в архиве?
Он ставит перед нами чай. Садится. Это человек, который изменил мое представление о датской демократии. Он живет ради дела, как Десмонд Туту, Горбачев, Кофи Аннан, Нельсон Мандела. Может быть, справедливость и здравый смысл все-таки существуют, если поискать где-то на самом верху системы. И через мгновение дети будут с нами. Через мгновение мы будем реабилитированы, вернемся в свой дом на Ивихисвай, на работу.
— Такого плана не существует. Это невозможно себе представить. Я бы знал о нем. И это невозможно в Дании. Но послушайте, Сюзан. Если бы Дания была кораблем? Большим кораблем. И вы бы были на борту, с вашими близнецами. Я видел вас на обложке «Time». Очаровательные дети. И вам бы сказали, что сейчас корабль пойдет ко дну. И в спасательных шлюпках есть место лишь для части пассажиров, что бы вы сделали?
Я молчу. Он встает. Подходит к окну. Смотрит на гавань.
— Постарайтесь представить это себе. Представьте корабль. У вас есть возможность спасти детей. И самих себя. Вы, Лабан, один из самых известных композиторов Дании. Если бы такой список существовал, вы были бы внесены в него. И Сюзан, и дети. Вы могли бы отказаться? У вас было бы право отказаться?
Он не смотрит на нас. Я разговариваю с его греческим профилем.
— Если бы он существовал, этот список? Мы все еще смогли бы в него попасть?
— Даю слово.
Мы замерли на месте, все трое. Он поворачивается к нам.