Хайн делает шаг в сторону. Передо мной стоит отец.
Он снимает шляпу. Кремового цвета. Волосы рыжеватые, и не видно ни одного седого волоска. Ему должно быть около семидесяти, а выглядит он лет на двадцать моложе. Минимум на двадцать.
Он раскрывает мне объятья. И не успеваю я оглянуться, как оказываюсь там, где хочет оказаться каждая маленькая девочка, даже если ей сорок три года. В объятиях отца.
Он отстраняется и смотрит на меня.
— Сюзан! Сюзан!
Он произносит мое имя медленно. Пытаясь перекинуть мостик через тридцать пять лет, связать имя и воспоминание о восьмилетней девочке с тем человеком, который сейчас стоит перед ним.
Авторитет — удивительная вещь. Комната замирает. Несмотря на то, что вокруг нас от сорока до пятидесяти человек, каждый из которых играет свою роль в важном событии, которое уже в самом разгаре, все замирают.
Это молчание внезапно прерывает принц-фигурист.
— Я хотел бы просить руки вашей дочери.
Все смотрят на него. Возможно, эта фраза была актуальна во времена Шекспира. Но даже когда мой отец был мальчиком, она, скорее всего, уже вышла из обращения.
Отец делает едва заметный жест. Двое мужчин встают позади принца. Они что-то делают на уровне его почек. Лицо становится белым, как простыня, ноги подкашиваются. Они берут его под руки и уводят.
Отец обнимает меня. Мы идем в другое помещение, за нами все остальные. Мы проходим по проводам, тянущимся по полу, мимо журналистов разных телекомпаний, выходим на балкон над тем, что когда-то было концертным залом, теперь тут склад, повсюду горы ящиков.
Мы поднимаемся по лестнице, на крышу, за нами идут Хайн, Торбьорн Хальк и Лабан.
Министр иностранных дел ждет уже здесь. Он равнодушно смотрит на нас с Лабаном.
Вблизи шар выглядит не как воздушный летательный аппарат, а как художественная инсталляция. Сам купол не превышает ста кубических метров, к нему крепится легкая металлическая конструкция, удерживающая парус, высотой около тридцати метров, он изготовлен из пластика, который с одной стороны отражает свет, как серебряная фольга, а с другой стороны пропускает его. Сотни тонких солнечных панелей соединены едва заметными проводами.
Хрупкая, закрытая кабина висит на легких металлических штангах под шаром, переходя в длинный корпус с килем из алюминия. Все это похоже на изящную гоночную яхту, на которую установили огромный пляжный мяч и парус-крыло.
На крыше только мы и несколько человек из технического персонала. Отец ступает на трап. Открывает дверь в кабину.
— Сюзан. Можно я покажу тебе Копенгаген с высоты птичьего полета?
На короткое мгновение кажется, что вокруг возникает разность потенциалов в миллион вольт. Хайн хотел было что-то сказать, но передумал. Техники стоят наготове с чем-то похожим на парашюты. Отец качает головой.
— Судьба сегодня нам благоприятствует. Есть ли судьба, Сюзан?
— Если она и есть, — говорю я, — то мы сами участвуем в ее создании. Как в законах природы.
Хайн поднимается наверх. Исчезает в кабине. Вслед на ним — министр иностранных дел. Потом туда собирается подняться Хальк.
— Простите, нет, — говорит отец.
Хальк не верит своим ушам. Ошарашенно смотрит на отца.
— А вы кто вообще?
Снова почти незаметный жест, и по обе стороны от Торбьорна появляются двое. Они берут его под руки и уводят.
Я прохожу мимо отца и поднимаюсь в кабину. Он оборачивается к оставшимся на крыше людям.
— Можете запускать сюда прессу.
10
Как только отец касается приборной доски, передо мной всплывает все мое детство. Не расплывчато, не фрагментарно, а целиком. Я помню его за рулем нашей машины. Его руки, которые ласково трогают панель управления. Запах кожаных сидений. Близость между нами. Воодушевление, с которым он описывает мне окружающий мир. Это от него у меня желание объяснять близнецам все, что они видят. Я помню, как хлопала дверь, когда он зимой возвращался домой. Запах его мокрого макинтоша, когда я утыкалась в него лицом. Удивительную мягкость медвежьего меха, когда он протягивал мне свою шапку.
Кабина оснащена электроникой современного истребителя, приборная панель длинная и широкая, как письменный стол. Он играет на ней, как музыкант.
— Я участвовал во всем с самого начала, Сюзан. Пока все это создавалось. Без ведома Халька. Многое могу поставить себе в заслугу. Это первый в истории воздушный шар, в котором сам шар является расширительным резервуаром. Можно изменять высоту, увеличивая или уменьшая объем.