У меня кружится голова. Честность от безумия отделяет тончайшая пленка, и сейчас она вот-вот лопнет. Ни один из них еще не почувствовал этого.
— Мне пришлось разорвать отношения с собственной дочерью! — восклицает Хайн.
Глаза у него сверкают. В минуты глубоких признаний человеческий мозг вырабатывает эндорфины.
— Она узнала об Институте исследований будущего. И то, что его разработки несовместимы с демократией. Она продолжала давить на меня. В конце концов, мне пришлось пригрозить ей судом. Делом за закрытыми дверьми. Лишением свободы. Только представьте себе: угрожать тюрьмой собственной дочери!
Отец поворачивается к ним.
— Знаете, бывает, пытаешься вспомнить всех тех, с кем переспал? И не можешь. Представьте, что вы пытаетесь вспомнить людей, которых вы убили. Но не можете. Их много. А когда ложишься спать, они все выстраиваются в ряд. Приходится считать их, как считают овец, чтобы заснуть.
Очень маленькая и теперь уже бессильная часть их систем чувствует, что ситуация развивается бесконтрольно. Но уже слишком поздно. Во всех людях есть глубокое, инстинктивное стремление к искренности. Эффект — не более чем усиление этого стремления.
— Я участвовал во всех крупных политических скандалах, — говорит Фальк-Хансен, — за последние сорок лет! Врал в суде. Перекладывал ответственность на чиновников. Отрекался от своих старых политических друзей.
Одной из великих дат в истории органической химии считается апрель сорок третьего года, когда химик Альберт Хофманн в поисках лекарства от мигрени, сравнимой с мигренью моей матери, впервые получает из спорыньи полусинтетическое производное лизергиновой кислоты, проглатывает двадцать пять миллиграммов и впервые в мировой истории испытывает действие ЛСД. Этим джентльменам сейчас гораздо хуже. Хофманн не терял самообладания до самого конца. Они его уже потеряли.
На сцену снова выходит Хайн.
— Ваши истории производят глубокое впечатление. Трогательно. Но это мелочи по сравнению с тем, что на моей совести. Я создал Институт исследований будущего в обход конституции. Я скрывал от Фолькетинга важнейшую информацию, которую получал из комиссии. Скрывал от общества. И не только потому, что щадил людей. Мне еще хотелось сохранить власть.
В глазах у него слезы.
— Корни всего этого в моем детстве. Нас было шестеро, братьев и сестер. Я держал всех в ежовых рукавицах. Хотя мой отец был морским офицером.
Ему приходится замолчать. Министр отодвигает его в сторону.
— Прости, Торкиль. Но послушай меня. У меня было две сестры. Я почти что вовлек их в проституцию. Когда мне было десять, а им четырнадцать и восемнадцать. Там был сосед. Который…
Больше он ничего не успевает сказать. Отец хватает их обоих за волосы и кладет лицом в пол.
Делает он это как-то напряженно и жестко, но в то же время небрежно. Потом встает на колени и наклоняется над ними. Его голос не повышается ни на децибел.
— Нам нужно кое-что прояснить. Чтобы мы имели реальное представление о распределении бремени вины в этом пространстве. Ад, через который я прохожу ежедневно, это…
Торкиль Хайн сквозь хрип все-таки что-то выдавливает из себя:
— Свен, закон на моей стороне. И общество. Я могу призвать сотню полицейских как только мы окажемся на земле. И ты прямиком отправишься в новую тюрьму в Трёрёде. Откуда ты уже больше…
Министру удается высвободиться.
— Я член правительства. И пока существует демократия…
Отец сбивает его с ног, Фальк-Хансен хватается за него, и они с грохотом валятся на пол кабины.
Я пробираюсь к приборной панели. Острова Кронхольм наискосок под нами. К северу — парк ветрогенераторов. В кабину проникает низкий шепот вращающихся лопастей.
Я вспоминаю молчание Ясона в телефоне. И звук на заднем плане. Это был именно звук ветрогенераторов. Он и близнецы, должно быть, где-то под нами.
Я нахожу глазами рычаг высоты и толкаю его вперед. Слышится приглушенное шипение, шар начинает снижаться, сначала медленно, затем быстрее, впереди под нами взлетно-посадочная полоса.
Отец поднимается на ноги.
— Папа, — говорю я. — А как же с Харальдом и со мной? Зачем нас надо было убивать?
Мы пролетаем над оградой вокруг посадочной полосы. Я направляю шар к квадратному трехэтажному зданию рядом с ангаром.
— Мы не поняли, что это вы, дорогая. А Ясон…