Теперь между ней и нами не только физический барьер. Теперь внутри нее закрыты все двери и окна, и она смотрит на нас через дверной глазок. Она отворачивается и от него и делает шаг в сторону от ограды.
— У меня большие проблемы, — говорю я. — Грозит тюремное заключение. Если я смогу достать протоколы того заседания, с меня снимут обвинение.
За моей спиной с ноги на ногу переминается Харальд. Ему больше по душе утонченные беседы. Он надеялся, что я подойду к ней на цыпочках и буду обращаться с ней нежно.
— Я дочь Ланы, — говорю я. — Ланы Левинсен.
Она возвращается, подходит вплотную к сетке. Смотрит на меня. На Харальда.
Какая-то тень пробегает по ее лицу. Щель для писем в двери захлопывается.
— Мне очень жаль, — говорит она. — Я не могу вам помочь.
Она уходит.
— Это мой сын, Харальд, он попадет в тюрьму!
Я обращаюсь к спине, которая быстро удаляется.
— Дайте какой-нибудь номер телефона! — кричу я. — Как можно с вами связаться? Вы наша единственная надежда!
Она исчезает в низких черных бараках, которые стоят по периметру стадиона для занятий легкой атлетикой.
Харальд смотрит на меня. Он онемел от невысказанных упреков.
10
Мы идем назад к машине.
Я останавливаюсь у траншеи. Прежде в кабине экскаватора никого не было. Теперь там сидит мужчина.
Андреа Финк однажды сказала мне, что, по ее мнению, в жизни каждой женщины должен быть свой мастеровой.
С этим я никак не могу согласиться. Одного слишком мало. Я считаю, что в жизни каждой женщины должно быть по меньшей мере шесть мастеровых.
Я обожаю наблюдать за мастеровыми в действии. Обожаю смотреть, как работают мужчины. Когда их энергия рождается из их опыта, она сконцентрирована и направлена вовне, и они не знают, но, возможно, чувствуют, что вы стоите, наблюдая за ними и наслаждаясь созерцанием их тел, их обстоятельностью и самоотдачей.
Даже сейчас я останавливаюсь и пытаюсь установить зрительный контакт с мужчиной в экскаваторе. Или, возможно, именно сейчас, я ведь никогда не считала, что мужчинами можно наслаждаться лишь в определенной упаковке и в определенное время, сделав прическу и настроив сердце на нужный лад. Лично я могу наслаждаться мужчинами в любое время. Надеюсь, что в конце моей жизни санитары психиатрического дома престарелых тоже будут похожи на мастеровых.
Мужчина, сидящий в экскаваторе, не смотрит в мою сторону.
Есть люди, которые повсюду видят знаки. Как будто действительность — это своего рода кофейная гуща, на которой можно гадать. Ко мне это не относится. Тем не менее что-то в его нежелании смотреть в мою сторону мне не нравится.
И восстает не только женское тщеславие. Восстает здравый смысл.
Я нахожусь в трех метрах от машины. На таком расстоянии эффект довольно интенсивный.
Искренность как явление имеет свой диапазон. От повсеместных замалчиваний, с которыми мы все живем, до крайней незащищенности, которая, стоит ей проявиться, оставляет после себя мир, где уже ничто не будет прежним. Где-то посередине, на некотором расстоянии от начала шкалы, находится контакт между мужчиной и женщиной.
Это контакт возникает сразу же, когда ты хотя бы на мгновение оказываешься поблизости от мужчины.
Речь не о том, что я ожидаю, как он выпрыгнет из «вольво», бросится передо мной в грязь и предложит руку и сердце. Речь идет о том, что ему по крайней мере следовало бы повернуться и тем самым подтвердить то, что мы оба с ним понимаем: перед ним стоит женщина с открытой душой и смотрит на него.
Он не поворачивается. Это заставляет меня задуматься. Погрузившись в задумчивость, мы с Харальдом идем к машине.
Она уже не одинока. С одной стороны припарковался грузовик, с другой — фургон.
В обеих машинах никого нет.
В распоряжении водителей было целое футбольное поле. Но они припарковались вплотную к нам. А потом ушли.
Мы садимся в машину. В этот момент экскаватор заводится.
В экспериментальной физике структура и повторение всегда связаны. Вы почти никогда не можете распознать структуру, когда сталкиваетесь с ней в первый раз. Только при втором или третьем повторении вы замечаете нечто системное.
Когда экскаватор поднимает ковш и начинает движение, кофейная гуща все-таки обнаруживает закономерности. Наша машина заперта в тупике. Позади нас стена, а по обе стороны стоят машины.
— Не закрывай дверь, — говорю я.
Уже много лет я не давала Харальду указаний. Но вот это из тех, что не терпит возражений. Он не отпускает дверь.