Теперь все мое тело бьет мелкая дрожь. Я начинаю терять концентрацию. Поднимаю телефонную трубку, чтобы вызвать такси.
— Я отвезу вас домой, — говорит она.
У нее «мерседес», мы садимся в него на парковке в подвальном этаже.
Я прошу ее остановиться у останков нашего автомобиля. Выхожу из машины, открываю сначала водительскую дверь грузовика, потом фургона. Опираясь на костыль, поднимаюсь на гусеницу экскаватора и заглядываю в кабину. Потом снова сажусь на заднее сидение рядом с Харальдом.
Мы переезжаем железную дорогу. Молодой фигурист из балета на льду задумчиво смотрит на нас, оторвавшись от Шекспира. Возможно, его удивляет, что мы возвращаемся не на «пассате».
— Что ты хотела увидеть в машинах, мама?
— Как их заводили.
За стеклами мелькает Хеллеруп, залитый солнечным светом, морозный, самодовольный, ничего не подозревающий.
— И как их заводили?
— Могли завести с помощью ключа-отмычки. Но она оставляет мелкие царапины. А фургон этот — «мерседес». Его нельзя завести ключом-отмычкой. Так что использовали что-то другое.
— И что?
Я молчу.
— Мама, откуда ты знаешь, как воруют автомобили?
Мы проезжаем мимо форта Шарлоттенлунд. Вокруг канала вырос новый комплекс зданий. Когда мы уезжали в Индию, острова Кронхольм были плоскими птичьими заповедниками, едва различимыми с берега, как и острова Сальтхольм, теперь же это гигантские строительные площадки. Одно из зданий, высотой с многоквартирный жилой дом, по форме напоминает закрученную в спираль раковину из стали и стекла. К северу от островов появился небольшой парк ветряных генераторов.
— Я провела несколько лет в интернате.
— Ты никогда об этом не рассказывала.
Мы останавливаемся на Ивихисвай, Харальд выходит. Я наклоняюсь к Магрете Сплид.
— Нас с Харальдом чуть не убили, — говорю я. — А они видели, что мы говорили с вами. Так что вы лучше заприте дверь на ночь. И наденьте цепочку. И пододвиньте шифоньер к окну.
Я выхожу, она порывисто выскакивает из машины вслед за мной. Что-то внутри нее сдвинулось с места. Существует множество способов приоткрыть человека.
— Я ничего не боюсь!
— Вы не решаетесь дать мне протокол последнего заседания давным-давно расформированной комиссии. Протокол, который мог бы нам помочь выпутаться из этой истории.
— Вы будете в большей безопасности без этой информации.
— Вам следовало бы сказать об этом тому парню в экскаваторе.
Порывшись в сумке, я протягиваю ей мою визитную карточку. Она не похожа на обычные карточки. Размером она как открытка с видами Гарца, присланная друзьями из отпуска.
Магрете пристально смотрит на нее.
— Великовата для визитной карточки.
— На обычной не поместились бы все мои звания.
Она разглядывает карточку. Лекторат. Членство в разных правлениях. Научный совет планирования, Совет по развитию, правление Фонда фундаментальных исследований, Правительственный форум промышленного развития, Европейская ассоциация продвижения науки и технологий, Европейская ассоциация университетов, Датское агентство международного развития, ЮНЕСКО.
— Это первое, — говорю я. — Во-вторых, если ты хочешь, чтобы тебя помнили в обществе, которое генерирует двадцать петабит информации в сутки, и если ты женщина и тебе сорок три года, нужно говорить проникновенным голосом.
— Меня там не было. На последних заседаниях. Я не присутствовала.
Она садится в машину.
— Где работает Хайн? — спрашиваю я. — Какую часть госаппарата он представляет? Полицию? Военных?
Она качает головой.
— Где он живет, вы знаете его домашний адрес?
Она захлопывает дверь.
Потом какая-то мысль заставляет ее опустить стекло.
— Вы говорили про проникновенный голос. У вас получилось.
Стекло поднимается, большой автомобиль медленно отъезжает.
Харальд стоит как вкопанный рядом со мной. Он смотрит не на машину, он смотрит на меня. Внимательно.
— Наш эффект, мама. Мы обычно обращали его к другим людям. На самом деле, мы никогда всерьез не обращали его к самим себе.
Я прохожу мимо него и захожу в дом.
12
Мы сидим вокруг обеденного стола, он круглый, и ему семнадцать веков.
Или точнее: возраст дерева семнадцать веков. Стол сделан из дуба, который мой прапрадед нашел, когда раскапывал торфяник на своем участке неподалеку от Родвада. Он распилил дуб на доски и сделал два стола — один для своей оружейной мастерской, другой для столовой. Этот стол для столовой и стал семейной реликвией.