Он снова кивает.
— Отлично, — говорю я. — Тогда рассказывай.
Ему приходится несколько раз откашляться. Я не слезаю с его колен. Вряд ли это мешает ему дышать. До пятидесяти пяти килограммов мне еще далеко. Поэтому у меня и нет проблем с управлением.
— Семьдесят второй год, — шепчет он. — Она была создана в семьдесят втором году.
— Можно подробнее?
— Никто тогда всерьез к этому не относился. Нас было шестеро, недавно закончили университет. И еще Сара, человек искусства, художница. Потом мы включили еще шестерых.
— Почему в семьдесят втором?
Его сознание мутнеет. Нужно держать его в тонусе.
— Это было время, когда вдруг стало модно спрашивать мнение молодых людей. Теперь уже не так. Но тогда это внезапно стало повальным увлечением. Студенты в руководящих органах. Детские советы. Школьные советы. Детский фолькетинг. Молодежная пленарная сессия ООН. Появились «мозговые центры». У кого-то возникла идея, что правительство должно иметь молодежный аналитический центр. Все тогда пришло в движение. До выборов семьдесят третьего года, изменивших все в датской политике, оставалось всего шесть месяцев. Нас собрали. Шестерых молодых людей под председательством Магрете. Вскоре нас стало двенадцать. На протяжении двух лет мы встречались каждые два месяца. Вот и все. Больше мне нечего рассказать.
— Кель, — говорю я укоризненно. — Есть еще много чего рассказать.
Я чувствую, как напрягаются его мышцы. Он готовит отчаянный контрудар.
Я поворачиваюсь, включаю задний ход и нажимаю на педаль газа. Колеса буксуют, потом сцепляются с поверхностью, и «ягуар» отпрыгивает назад. Мы уже набрали приличную скорость, когда ударяемся о ступеньки. Крышка багажника отваливается, лобовое стекло трескается и осколки летят на нас, грохот от ударов о ступеньки, и вот мы снова на набережной, потом опять врезаемся в стену и останавливаемся.
Рыбак и девушка заинтересованно следят за нами.
— Что было в вас такого особенного?
Он откашливается. Вдвое дольше, чем прежде. Он начинает понимать, что я не шучу.
— Первые годы никто ничего не замечал. Даже мы сами. Мы встречались и дискутировали о будущем. Делали доклады. Раз в полгода мы писали отчеты. Которые никто не читал, кроме нас самих. Если кто-то в Фолькетинге и видел их, то они никак на них не реагировали. Через два года кому-то из нас пришла в голову мысль написать резюме проделанной работы. На тот момент у нас было пять отчетов. В резюме были перечислены все сделанные нами прогнозы. В сопоставлении с реальностью. В нем было двадцать четыре ключевых события, датских и международных. Мы не просто их предсказали, мы предсказали их с точностью до трех недель!
Даже сейчас, сидя здесь в машине, когда морской ветер свободно гуляет в салоне, освобожденном от стекол, он испытывает гордость.
— В то время были получены доклады первых американских аналитических центров с результатами их прогностических исследований. Мы были вне конкуренции! Никто никогда до этого, если судить по резюме, не смог даже приблизиться к нам. Мы могли читать будущее. Как будто перед нами была какая-то таблица.
— Наверное, вы и сами это понимали.
— Да, черт возьми, мы это понимали. Но нам не было и тридцати. Мы считали само собой разумеющимся, что нам нет равных. И при этом мы не чувствовали уверенности. Мы были так молоды. Где-то внутри, в глубине души, мы все-таки не верили, что наши прогнозы сбываются. Поэтому потребовалось собрать все воедино, в одно резюме. И даже его оказалось недостаточно.
Он останавливается. Я хватаюсь за руль, чтобы напомнить ему, как легко мы можем снова отправиться в путь.
— Мы перечитали резюме и, как обычно, запланировали нашу следующую встречу. Собирались мы в самых разных местах. Иногда в залах Фолькетинга, иногда в университете или в каких-то частных помещениях. Однажды мы все должны были улетать в один день и встретились в ресторане в зоне вылета аэропорта Каструп.
В тот день, когда должна была состояться встреча, в середине недели — а отчет был готов в предыдущую пятницу, мы не могли найти место для заседания. Была середина февраля, правительство Хартлинга накануне ушло в отставку, все помещения Фолькетинга были заняты. Мы нашли мансардный зальчик в «Гамель Док». Была моя очередь обеспечить чай, кофе и булочки, так что я пришел раньше. Когда я открыл дверь, то увидел, что там сидят четверо мужчин и две женщины. Оказалось, они из разведки, из полицейской и военной. И один министр. Так что наше заседание было сорвано. Когда все собрались, нам сказали, что отныне все встречи будут проходить на острове Слотсхольм, там будут два наблюдателя, охрана у дверей, все будет записываться и сниматься, и не могли бы мы подписать эти декларации о неразглашении, которые они подготовили? И не могли бы мы внести в этот список имена, адреса и номера телефонов? После этого наступает тишина. Мы смотрим друг на друга. И говорим им, чтобы они шли на фиг. Они как-то скучнеют, но что им делать? Они удаляются. Мы плюем на повестку дня и идем в «Rabes Have», заказываем бутерброды, пиво и водку и разрабатываем план сражения. Позже в тот же день я пишу обращение в Фолькетинг от имени комиссии, где сообщаю, что нам на них наплевать, мы не позволим нас контролировать, поэтому мы отказываемся от официального статуса, будем продолжать работать неофициально, но это их не касается. После отправки письма не прошло и двадцати четырех часов, как нас с Магрете забрали. Мы были единственными, кого они могли точно идентифицировать. Я был в магазине карт Геодезического института, но они все равно меня нашли, а оттуда было недалеко до Слотсхольма. Меня отвели в зал заседаний на верхнем этаже, где уже находилась Магрете, но теперь все уже было иначе. Никаких полицейских и никаких требований, там был только один человек.