И пока он трудился надо мной, я ощупывала его спину, спускаясь по позвоночнику вниз, к области почек. Затем я приставила к его спине шуруповерт, включила высокую скорость и ввинтила шуруп. Он легко вошел, я не попала в кость. Сегодня я знаю, что нужен хирург, чтобы просверлить остистый отросток. Но в выпрямляющую позвоночник мышцу шуруп вошел словно в масло. Он пытался вырваться, но я крепко обхватила его. И протянула руку за следующим шурупом.
Лабан отводит взгляд. Мама отводит взгляд. Все остальные хотят отвести взгляд, но не могут.
— Я снова попыталась попасть в позвоночник. И снова шуруп соскочил. Но он прошел сквозь мышцы и вышел с другой стороны позвоночника. Тогда я не знала, как расположены органы у человека. Сегодня я бы сверлила на несколько сантиметров ниже. Но мне было всего шестнадцать. И я была увлечена физикой. Его почти парализовало. Я выбралась из-под него. Он попытался встать. Я привинтила сначала одну его руку к полу, а потом и другую. И села ему на спину. Теперь мне некуда было спешить. Я взяла шуруп. Определила, где находится продолговатый мозг. В это место я хотела ввинтить последний шуруп. И все было бы кончено. Я прижала шуруп к голове. Включила шуруповерт. И не смогла.
Я смотрю Фабиусу в глаза. Он даже не моргает.
— На следующий день приехали сотрудники социального отдела муниципалитета. Я сказала, что либо они сейчас переведут меня в общежитие в Копенгагене и дадут мне учебники физики, либо я все раскрою и заставлю всех остальных выступить свидетелями, и они должны понять, что это не простые угрозы, а все именно так и будет. Еще через день на такси приехал временно назначенный опекун, который отвез меня в Копенгаген.
Все сидящие за столом молчали.
Через какое-то время мама встала, вышла в коридор и надела шубу, Фабиус проскользнул за ней. Еще через несколько минут встала одна из добропорядочных кузин и сказала, что, пожалуй, им пора домой, после чего встали и остальные кузины, дети и мужья.
Лабан, близнецы и Оскар остались за столом, гостей провожаю я. Я достаю из-под елки их упакованные в бумагу подарки, укладываю их в пакеты и настаиваю на том, чтобы сделать им «doggybags», с кусочками утки, и еще даю им по пакетику с салатом из нарезанной красной капусты, яблок и грецких орехов со сметаной — таким вот образом мне удалось заключить перемирие с неизбежной датской красной капустой.
Еще я даю каждому плотный термопакетик с застежкой с утиным жиром, они механически берут его с безжизненным выражением во взгляде. Но они оценят этот продукт в рождественские дни. Можно сделать прекрасный ужин, обжарив мелко нарезанный лук, картофель и свеклу в утином жире. Потом я проверяю, не забыли ли они что-нибудь, провожаю их до машин и машу рукой на прощание.
Когда я возвращаюсь, на столе все убрано, в гостиной никого нет, кроме Оскара, я достаю из холодильника привезенное из монастыря пиво, разливаю его в два стакана, один ставлю перед Оскаром.
Пришло мое время насладиться рождественским покоем, немного раньше, чем ожидалось. Я выхожу на воздух. Со стаканом пива.
32
Лабан сидит на скамейке. Он положил на сиденье шерстяной плед и приготовил место для нас двоих. Я сажусь рядом с ним, он укутывает нас другим пледом. Мы сидим так, как мы сидели здесь много лет подряд.
Он показывает на луну, она уже почти полная, вокруг светящегося диска — опаловое радужное явление, the circle of the Moon.
— Сюзан, что ты видишь?
— Рефракцию, дополнительное кольцо.
Он задумчиво кивает. У нас и прежде такое бывало, это у нас старая игра, игра, которая началась в то время, когда мы познакомились. Лабан указывает на какое-нибудь физическое явление. И мы оба описываем друг другу, что мы видим.
Ни разу в жизни мы не видели одно и то же.
— Я вижу предчувствие. Судьбы. Неотвратимости. И в этой неотвратимости одновременно присутствует гармония.
Я ничего на это не отвечаю. А что мне говорить? Попытка установить связь судьбы и гармонии с явлением рефракции вряд ли нашла бы поддержку в Институте экспериментальной физики.