— А где был твой отец в то время, о котором ты рассказывала, Сюзан?
— Он уехал, когда мне было восемь.
— И так и не вернулся?
Я киваю. Он молчит, медленно осознавая это.
— Почему ты никогда об этом не рассказывала?
Я пытаюсь понять. Мне кажется, я сознательно не скрывала это. Я просто избегала подробностей.
— Ты бы не смог понять.
— Дай мне возможность попробовать.
Я пытаюсь найти объяснение, ничего не получается. Появляется только одна картинка, одно воспоминание.
— В последний раз я видела его однажды летом. У него был охотничий домик на опушке леса Руде, он обожал охоту, у него было несколько таких домиков в Дании. Через сад протекал ручеек, я играла с камнями, строила канал, ставила опыты с потоками воды. Он подошел ко мне. Он хотел мне что-то сказать, почему-то я поняла, что вижу его в последний раз. Он сел рядом. Я не могла заставить себя поднять на него глаза, поэтому смотрела на завихрения воды. Потом он сказал: «Сюзан. Ты должна научиться кусаться так же сильно, как и лаять». Потом он в последний раз меня обнял. Я чувствовала его отчаяние, я обняла его как взрослый обнимает ребенка. Потом он встал и ушел.
Пока я говорила, Лабан закрыл глаза. Он всегда закрывает глаза, когда напряженно слушает. Затем он открывает их. Мы смотрим вверх на сорок два градуса радуги, о которых он ничего не знает и даже не слышал, на угол радуги и полосу Александра — темную область внутри светящегося круга. Постепенно все начинает рассеиваться, не проходит и минуты — и все исчезло.
Радуги недолговечны.
Мы идем в дом, я кладу в камин дрова, мы садимся на диван — друг против друга.
Оскар сидит у елки и мечтательно смотрит в стакан с пивом, ниточки маленьких пузырьков поднимаются на поверхность, как пузырьки шампанского. Я смотрю на него, а потом как будто забываю о его существовании. Так бывает, когда мы сталкиваемся с теми, кто оказался в беде. Все мы целую жизнь учимся не замечать их на фоне стен.
Лабан берет мою ногу, кладет себе на колени и гладит ее. Я не сопротивляюсь. Если мир в любом случае является иллюзорной условностью, о чем говорит вся современная квантовая физика, что толку пытаться настаивать на каких-то границах?
Он массировал мне ноги таким образом сотни, может быть, тысячи раз. Когда я приходила с заседаний Ученого совета, когда возвращалась домой на рассвете после ночи, проведенной в лаборатории с Андреа Финк, даже если я на цыпочках пробиралась к себе, он слышал меня, выходил в халате, заваривал чай, и мы садились здесь, на диване, вот как сидим сейчас, и он растирал мне ноги.
Заранее я никогда не могла представить, насколько мне это нужно. Но через несколько минут я всегда с одинаковым удивлением начинала понимать, что кожа у меня жесткая, онемевшая. Казалось, кончики его пальцев находят какие-то омертвевшие места, которые теперь возвращаются к жизни. Обычно я в это время говорила, тихо, без пауз, об экспериментах, наверное, он не много из этого понимал, но он не возражал, он не мешал мне говорить.
И теперь я тоже чувствую, как моя кожа как бы оттаивает.
— Сюзан, — говорит он внезапно. — Когда все пошло не так? У нас?
Мы оглядываемся назад. На прошедшие годы.
33
Прошла неделя с того дня, как я обнаружила велосипед у себя в комнате. В консерватории проходил концерт, где студенты композиторского отделения исполняли свои произведения. Лабан был среди них, я пришла и села в первом ряду.
Когда он занял место за роялем, я поняла, что мне не следовало приходить. Мне не следовало сдаваться, никто из великих физиков ничего не добился, поддавшись эмоциям.
Перед перерывом я встала и быстро пошла к выходу. Должно быть, он знал какой-то обходной путь, потому что внезапно оказался передо мной на лестнице и преградил мне путь.
— Твои поклонники ждут тебя там, наверху, — сказала я.
— Я готов их бросить ради тебя.
— Не стоит отказываться от них ради меня. Я хуже, чем ты думаешь.
Я услышала шаги за спиной, на площадке за нами появились люди. Лабан раскинул руки. Он повысил голос, чтобы в полной мере воспользоваться акустикой лестничного пространства.
— Сюзан, мы с тобой пропали! Но, по крайней мере, пропадать нам вместе.
Он проводил меня домой, мы шли пешком с велосипедами. Была весна. Парк Тиволи был полон людей, каштаны на бульваре Андерсена вот-вот должны были распуститься.
— У меня есть предложение, — сказала я, — это единственное мое предложение тебе. Мы снимем дом, где-нибудь далеко от всего, и проведем там месяц. Мы не будем касаться друг друга без крайней необходимости, мы не возьмем с собой телефоны и компьютеры, мы только посмотрим, как все будет развиваться.