Володя стоял у окна в кабинете Бобылева, разглядывал заснеженный бурчачок и курил. Ус неспешно читал материалы по испытаниям излучателя. Накануне была проведена демонстрация прибора. Когда кусок полевого шпата был обращен в пыль, директор института разразился хвалебной речью. Похвал в эти дни было так много, что они стали казаться назойливыми.
Бобылев перевернул последний лист и закрыл папку.
— Ну что ж, Владимир Сергеевич, хорошо… Но плохо.
— Не уловил.
— Фабрика заводных игрушек, — рявкнул Ус. — Циркачество! Мелкая эмпирика! Ваша теория — это ползание по поверхности явления. Что вы можете сказать о механизме эффекта? О его границах? Где количественное описание? Как увязать все это с законами сохранения? Не знаете?
После дифирамбов дилетантов, дифирамбов, которые вызывали раздражение, этот разнос был чертовски приятен. Володя с удовольствием слушал Бобылева, взорвавшегося, как в былые дни.
— Ответов на эти вопросы не знаю.
— Я тоже, — успокоившись, сказал Бобылев. — И для нас, Володя, как замечено умным человеком, нет сейчас ничего более практичного, чем хорошая теория. Я обобщу ваши материалы и отправлю их теоретикам. Я договорился, что на ближайшем совете вам официально изменят тему. А посему с завтрашнего дня извольте садиться за настоящую работу.
— Спасибо, Павел Петрович. Это самое доброе известие.
— Я в письме к теоретикам хочу это назвать эффектом Завалишина, — присовокупил Ус, похлопывая по стопке бумаг.
Володя вышел из кабинета заведующего сектором окрыленный, и только одно облачко омрачало настроение. Он обязан был незамедлительно встретиться с Ирочкой Литинской и все ей объяснить. Он малодушно обрадовался, когда для изготовления прибора его перевели в мастерские, находившиеся на другом конце города. Однако любой отсрочке приходит конец. Дальше молчать нельзя.
Володя решительно открыл дверь химической лаборатории. Ирочка сидела за своим письменным столом и что-то читала. Больше в комнате никого не было.
— Здравствуй, шоколадный батончик! Как давно мы не виделись!
— Ты был занят этим экспериментальным образцом… Я все понимаю, Володя.
Ничего она не понимала. Она не могла знать, что когда в больнице к нему вернулось сознание, он увидел на табурете рядом с кроватью Машу. Не удивляясь, словно не было разлуки, попросил:
— Пить…
Жена всплакнула. Он начал ей рассказывать, оправдываться, вспоминать, расспрашивать. Внезапно погружался в дремотное состояние, просыпался и опять что-то говорил.
— Так все-таки добился своего? Работает излучатель?
Они, будто по уговору, старались не вспоминать о прошлом, обходили острые углы.
— Завтра приведи Женьку, соскучился до ужаса.
На следующий день она пришла с сыном. Тот уже слегка забыл отца и с недоверием поглядывал на забинтованного, худого, щетинистого незнакомца. Затем оттаял, пристроился рядом, дышал в лицо сладким карамельным духом. Принялся застенчиво рассказывать о своих мальчишеских делах.
Вскоре Завалишин начал подниматься с постели и запретил Маше приходить каждый день.
— Тебе и так достается.
— Понял это? Да, Вовка, слишком уж много на женскую долю. На создание творческой обстановки для тебя просто не оставалось ни времени, ни сил.
— Без меня было лучше?
— Женьке было плохо.
— А тебе? — с раскаянием и нежностью вглядывался он в милое, смуглое лицо жены.
— Я сейчас разревусь…
— У нас же не только плохое было. И хорошее было. Разве не так?
Маша промолчала, но он понял — да, было.
— Я был жесток, Маша. Не знаю, смогу ли переломить себя полностью, но постараюсь. Я вырос без родителей и не могу, не хочу, чтобы и Женька так… Понимаешь?
— Понимаю. Я тоже была жестока к тебе, к твоим книгам и расчетам. Я глупо ревновала к ним, да и сейчас ревную. Я рада, что ты добился успеха, но боюсь, чтобы это еще больше не отдалило нас.
— Нет, — твердо возразил он. — Не позволю.
— Это сейчас ты так утверждаешь.
— Маша, давай попробуем сначала, а?
И об этом он должен рассказать Ирочке — беззащитной, славной девчушке, той, что пришла ему на помощь в самые черные дни…
— Ирча! У меня есть сын.
— Я ведь все знаю и ко всему готова. И ни о чем не сожалею.
— Ирча, я не раз собирался встретиться с тобой и сказать, но никак не мог набраться храбрости. Женьке нужен отец. Это плохо, когда нет отца. Я знаю, что это такое, по себе.
— Да, да, — проговорила девушка. — И на работе теперь все уладилось.
Упрек? Что ж, заслужил. Когда было трудно, жаловался, искал поддержки, гордился, что эта принцесса обратила на него внимание.
Он начал оправдываться.
— Не надо, — сказала она. — Зачем слова? Знаешь, я даже подумала, что было бы лучше, если бы у тебя не получилось. Ну, с излучателем.
— Почему? — растерялся он.
— Так, глупости.
Он понял. Она ищет утешение в том, что Маша отнюдь не случайно помирилась с ним именно сейчас. Она, дескать, и бросила его, когда у него ничего не выходило.
— Прости меня, Ирча, если сможешь.
— Я предчувствовала, что так будет, и готовила себя.
Он не мог видеть ее такой убитой.
— Ирча, не надо. Все у тебя впереди.
— Да, конечно, и все-таки все это нелегко.
— Я все понимаю, Ирча, но что же делать?
— Нечего.
Володя поглядел на часы, и девушка поняла этот непроизвольный жест.
— Спешишь?
— Маша уехала в командировку, и я должен забрать парня из детсада. Воспитательницы ужас как не любят, когда опаздывают.
— Я тоже иду.
Они вышли вместе. Он искоса поглядывал на свою попутчицу. Девушка разрумянилась от мороза, шапочка симпатичным крендельком сидела на легких светлых волосах. Длинные ресницы опушены снежинками. И вся она такая светлая, хорошенькая, печальная. Невольная грусть мягко царапнула сердце.
— Меня зовут в институт химии, — проговорила Ирочка, не глядя на него.
— Стоит ли?
— Это близко от дома, всего три остановки. Павел Петрович согласен отпустить. Он считает, что у нас в секторе для меня нет реальных возможностей сделать работу.
— А ты сама как считаешь?
— Не знаю… Послушай, ты бы познакомил меня со своим сыном.
Сказано с отчаянной решимостью, словно прыжок в студеную воду.
— Это нужно? — и тут же понял, что ей это нужно. — Идем, он у меня ладный парень, не в отца.
Вновь пошел снег. Он медленно и деловито забеливал грязь, заравнивал выбоины. Автомобили оставляли за собой ребристые канавки.
Вскоре у выхода из детского сада на тротуаре в снегу возникли следы: справа — крупные башмаки на микропоре, слева — женские ботики, а в центре — овалы детских калош. У перекрестка ботики направились в одну сторону, мужские и детские следы — в другую. И снег очень быстро запорошил их.
Что ж, пожелаем нашим героям, чтобы им сопутствовали удачи, а дела оказались более долговечными, чем эти следы на снегу.
СИМВОЛ ВСТРЕЧИ
Рассказ
Тропинка поднималась вверх. Степан Корнеевич остановился, прислушиваясь к боли: вроде бы стало полегче. Или, на всякий случай, кинуть таблетку под язык?
Огляделся. Здесь, на окраине Ташкента, возводили новый жилой массив. Бурые холмы были рассечены траншеями. Натужно гудел бульдозер. Взбивая тонкую пыль, катили самосвалы с бетоном. Рыжий пес провожал их ленивым тявканьем. Степан Корнеевич угадывал в хаосе котлованов и канав будущие кварталы. Недаром же столько лет провел он над схемами застроек в своем сметном бюро.
Снял соломенную шляпу, протер платком намечающуюся лысину, бросил взгляд на часы. Если он намерен успеть на стадион, ему следует поторопиться. Перечень запретов, полученный перед выпиской из больницы, включал и посещение футбольных матчей, ибо они, якобы, могут вызвать крайне опасные эмоциональные перегрузки.