Или это был сон? Нет, не сон, ведь в какой-то момент меня подхватили чьи-то сильные руки и куда-то поволокли… я визжу, сопротивляюсь, пытаюсь драться и кусаться, не отпуская погремушку, которая гремит, гремит, так несвоевременно и странно звуча в этой адской сценке безумия.
Очень смутно припоминаю, как я совершенно очевидно сижу на своей кровати и кормлю грудью Мишеньку. Вдруг в комнату врываются родители без лиц, выхватывают у меня из рук сына… Я ору, бросаюсь на них, но их же двое, они сильнее, они заламывают мне руки за спину, я пытаюсь лягаться. Потом рядом оказываются какие-то чужие люди, и уже их руки держат меня… ужасно болезненный укол в вену, я верещу… после – провал, чёрный провал.
…И вдруг больница. Роддом? Сначала мне кажется, что я снова в роддоме… нет, тут иначе. Тихо так и пахнет странно. Но, самое главное, я – будто не я. Руки, ноги – ватные, чужие, слабые. Я не могу ими управлять. Голова тоже какая-то странная – не поднимается от подушки, тяжёлая-претяжёлая! Я могу только лежать ровненько и тупо пялиться перед собой. Впрочем, ничего другого и не хочется. Мне всё равно, мне плевать, мне ничего не нужно, мне нравится ощущать себя растением, травой, которой ничего не надо делать, просто лежать. Зачем что-то делать? Зачем пытаться встать и куда-то идти? И не надо совсем. Ничего не надо…
Пришлось в институте оформлять академический отпуск на год. Родители, как всегда, обо всём договорились. Месяца два я была в довольно тяжёлом состоянии, меня крючило и бросало из бешенства в абсолютно тупой ступор. Или это творили со мной препараты?
Потом дело пошло на поправку. Что значит – на поправку? Значит, я опять могла владеть своим сознанием, стала социализироваться, снова становилась адекватной принятым нормам поведения. Теперь я чётко соображала, где я, кто я и что происходит. Доктора не могли нарадоваться. Родители тоже.
И произошло ещё кое-что важное. У мамы с папой постепенно стали появляться лица. Я уже могла видеть знакомые черты, даже мимику разглядела. И я замечала в этих лицах и озабоченность, и тревогу, и радость, когда моё состояние пошло на лад. У меня не было к ним больше прежней ненависти, видимо, поэтому, я смогла воспринимать их, как людей, а не монстров. А у людей всегда есть лица. Ненависть к родителям ушла… в другое место, переместилась к другому объекту, но никуда не исчезла. Ненависть просто сменила точку своего приложения, развернулась в другую сторону, переключилась.
Я возненавидела себя. Никогда прежде не думала, что именно это – самое страшное. Возненавидеть себя. За всё, что в моей жизни случилось плохого. А хорошего я уже и не помнила, да и было ли оно?
Так не бывает, чтобы беды, смерти сыпались на меня просто так – размышляла я. Какой-никакой, а закон кармы существует, работает. Мирозданию со мной всё абсолютно ясно, оно всячески даёт понять, что меня уже давно списали со счетов тех, кому даётся хотя бы шанс. А со мной очевидно: я – абсолютное, полнейшее дерьмо. Казалось бы, делов-то: прихлопни меня, уважаемое мироздание, как комара, и нет проблемы. Но тогда тема наказания теряет всякий смысл. Смысл именно в том, чтобы мучиться за содеянное.
Память услужливо подсовывала все ситуации и истории с самого детства, в которых я выглядела не лучшим образом. Во дворе силой отняла куклу у девочки лет в пять. В первом классе, будучи дежурной, так рьяно исполняла свои обязанности, что ударила одноклассницу за недостаточно тщательно вытертую тряпкой парту, девочка заплакала и убежала рыдать в туалет, меня отругали, конечно. В школе принципиально не подсказывала тем, кто «плавал» у доски, не писала никому шпаргалок, не давала списывать. Однажды на улице шуганула явно больную кошку, которая на шатающихся лапах шла ко мне, наверное, за спасением. Часто командовала сверстниками и покрикивала на них, не уважала их мнение. Про погибшую Ленку лучше было вообще не вспоминать – тут я кругом была виновата, виновата, виновата… А уж моя уличная жизнь, рок-тусовка, Ян, беременность – сплошная чернота, беспросветность, закончившаяся откровенным в глазах общества блядством.
Теперь я сама именно так оценивала то своё поведение. Ужасалась, готова была биться о стены от стыда и гадливости к самой себе, к своему грязному телу.
Но самое страшное… самое ужасное, что стало преследовать меня днями, ночами, полными сутками, приходить во сне и терзать неимоверно больно прямо за сердце: Лизонька. Я отказалась от своей дочки-ангела. Я помню её серьёзные глазёнки, которыми она смотрела прямо на меня вопреки уверениям всех окружающих в том, что новорожденные не могут фокусировать взгляд. Ага, как же! Доченька смотрела на меня, нахмурив свои едва наметившиеся бровки, и складывая крохотный ротик буквой О, будто очень сильно старалась что-то мне сказать. Теперь я именно так это и вспоминала: мой ангел силился мне объяснить нечто архиважное, от чего-то предостеречь… А я… За это мироздание убило моего Мишеньку. За мою тупость, гадость, слабость. Я была недостойна растить своего сына. Я – виновна по всем статьям.