Итак, по неподтвержденной информации, наши компьютерные гении сами и создали оружие, отобравшее жизнь у Лехи Литвиненко.
Я слегка покачивался в кресле в своем кабинете и перебрасывал смятую бумажку из руки в руку. Со вчерашнего дня я напряженно думал, как именно проверить, не их ли произведением был тот злосчастный обрез. Естественно, никто не расскажет мне об этом добровольно хотя бы потому, что уже за одно изготовление огнестрельного оружия перед компанией Феськова открывается малоприятная перспектива получить судимость в семнадцать лет.
У 11-А как раз намечалась физика и я, изловив в коридоре Веру Михайловну, напросился поприсутствовать на уроке. Она даже не задавала лишних вопросов, видимо, полагая, что я просто слежу за состоянием шокированных смертью одноклассника детей. Я зашел в класс еще на перемене, усевшись позади Феськова и Жженова, рядом с их третьим приятелем Виталиком Кравцом. Команда явно занервничала, хотя я пришел с целой стопкой бумажек, которые собирался рассматривать во время урока, чтобы имитировать бурную работу и не смущать класс своим недремлющим оком.
— Добрый день, Кирилл Петрович!
Я поднял голову. Рядом с моей партой стоял Витя Сдобников.
Сегодня он опять выглядел абсолютно спокойным и немного сонным, как всегда. Парень медленно моргал и его большие зелено-карие глаза казались неподвижными, даже когда он переводил взгляд с предмета на предмет.
— А что, сегодня тест какой-то будет?
Не знаю почему, но меня очень удивило его обращение. Обычно Сдобников не ходил на воспитательные беседы, а тесты приносил после, отдельно от всего класса, если я все-таки умудрялся выловить его на другом уроке. Мы очень мало общались — особых претензий и опасений он у меня не вызывал, был уравновешенным и тихим, да и почти никогда не заговаривал со мной первым. Наверное, тот разговор во время похорон был единственным случаем, когда мы общались дольше нескольких секунд.
— Нет. Просто хочу посмотреть, как вы ведете себя на физике, — я улыбнулся. — Вера Михайловна на вас частенько жалуется.
— Странно, — Витя пожал плечами, пролетев глазами по сгорбленным фигурам Феськова и его друзей. В этот миг в его взгляде неожиданно мелькнуло нечто странное: не то интерес, не то удивление. Эта легкая тень была такой мгновенной и живой, что никак не вязалась с его царственным спокойствием.
— Ну, вот я и хочу оценить, насколько странно вы себя с ней ведете.
Сдобников кивнул, задумчиво прищурив глаза, и уже собирался отойти, но я вдруг заметил пустующее место за второй партой второго ряда.
— А где Ольшанская? Опаздывает?
Он хмыкнул.
— Ну, она никогда не опаздывает. Ее целый день нет.
Я кивнул, почувствовав легкий укол совести. Все-таки, я, похоже, вчера немного перегнул палку…
Урок начался и на двадцать минут класс погрузился в лихорадочное вспоминание выученных дома физических законов. Вера Михайловна держала их в таких ежовых рукавицах, что даже я почувствовал себя учеником, который с перепугу может вспомнить и то, чего не учил. Однако после опроса и самостоятельной ребята заметно расслабились, а особенно — когда к доске вызвали Рыбакову, единственную в классе отличницу. И тут я наконец заметил кое-что интересное.
Феськов нервно обернулся и проверил, не смотрю ли я на него. Затем, осторожно просунув руку в рюкзак, вытащил какую-то книжку. Ее глянцевые страницы практически не издавали звука при перелистывании, и он углубился в чтение и рассматривание картинок, больше не обращая внимания ни на кого в кабинете.
Я легко покатил ручку и она шлепнулась прямо между ним и Жженовым. Вадим мгновенно захлопнул книгу и обернулся — его лицо побледнело и красноватые веснушки стали еще заметнее. Я вытянул шею и взглянул на обложку. «Стрелковое оружие в ближнем бою». Ну да… Коля, заметив направление моего взгляда, нервно сглотнул и положил мою ручку обратно на парту. Феськов продолжал испуганно смотреть мне в глаза, вмиг запихнув книжку назад в рюкзак.
До звонка ничего интересного больше не произошло. Едва Вера Михайловна задала домашнее задание, Вадим сорвался с места и семимильными шагами устремился к выходу, случайно зацепив плечом Гуця.
— Слышь, ты!
— Отвали, не до тебя щас!
Гуць уже собирался с размаху заехать ему в ухо, как между ними материализовался я.
— Потом, пацаны, все потом, — я обернулся к Феськову. — Пойдем, нам нужно поговорить.
Через минуту мы уже сидели друг против друга в моем кабинете. Мне казалось, что бледно-голубые глаза Вадима стали совсем бесцветными, а количество веснушек на вытянутом худом лице увеличилось, минимум, вдвое.
— В общем, такое дело, Вадим… Сегодня звонили из милиции, следователь по делу Литвиненко…
Оттенок его кожи стал желтоватым от волнения, а зрачки резко расширились так, что радужки почти не было заметно, но он упорно делал вид, что ничего не чувствует — слегка улыбался и шмыгал носом.
— При повторной экспертизе нашли твои отпечатки пальцев.
Его глаза чуть не вылезли из орбит.
— Как?!
Хороший вопрос, Вадим, хороший. И ведь не «Где?»…
— Вот так. Давай будем думать, что с этим делать.
Он скрестил руки на груди и опустил голову.
— Я ничего не знаю.
— Ну, конечно. Но ты даже не удивился тому, что я сказал! Это твой обрез был?
— Не знаю.
— Ты его делал?!
— Да не знаю я ничего!
Я поднялся со своего места и наклонился прямо к его лицу.
— Не ври. Ты же понимаешь, что рано или поздно об этом все равно узнают.
— Слушайте, если я и смотрел на уроке книжку… это ничего не значит, — взвился Феськов. — Я ничего не знаю и ничего не делал!
— Как у Литвиненко оказался твой обрез?!
— Я не знаю!
— Так ты не отрицаешь, что он твой?!
— Я…
— Вадим! — Я сдавил его плечо. — Зачем ты дал его Лехе?!
— Я ничего не давал, его у меня украли!!!
В его глазах застыли слезы, вот-вот готовые устремиться по щекам, и я, глубоко вздохнув, отступил от него.
— Рассказывай.
Феськов в отчаянии всхлипнул и закрыл лицо руками, окончательно ссутулившись так, что его костлявые лопатки выступали под тонким свитером как сложенные за спиной крылья.
— Я не знаю, как он туда попал… Мы лазили в лесу, ну, стреляли там пару раз, а потом у нас рюкзак сперли.
— Когда это было?
— Да в середине сентября, кажись… — растеряно шмыгнул Феськов. — Так я вообще не знал, что у Литвиненко именно мой обрез нашли… потом уже догадался…
— Кто мог знать об обрезе кроме вас троих?
Вадим уныло скривился.
— Да полно народу… Мы как в «Контру» резались с пацанами с десятой шахты, я сказал, кажется, что они все лузеры, потому что ни разу не стреляли с нормального оружия… — он замолчал, я настороженно нахмурился.
— Что за пацаны с десятой шахты?
— Не знаю. Я их больше никогда не видел. Просто в клубе тусовали, в нашем. Обычные пацаны, может, с бурсы.
Я кивнул, уже понимая, что проводить глобальное опознание среди студентов ПТУ — практически нерешаемая задача. Тем временем Вадим продолжал свою исповедь.
— Мы сделали его еще в том году… Ну просто, в интернете нашли инструкцию…
Я устало вздохнул.
— Зачем?
— Да хрен его знает… Хотелось… Типа как в «Брате»… Я же не знал, что из-за этого… человек умрет… — он поднял на меня испуганный взгляд. — Кирилл Петрович! Это ж… это ж меня посадят теперь?!
Я шумно прочистил горло, готовясь поведать ему страшную правду.
— Ничего тебе не будет. Дело не возбуждали, никаких отпечатков, кроме Лехиных, на обрезе нет. Кстати, если у тебя их никогда не снимали, то их и идентифицировать невозможно пока. Так что расслабься.
Лицо Феськова мгновенно стало багровым от ярости.
— Так вы… вы… вы меня развели?! Как лоха?! — он молниеносно бросился ко мне. Если бы хуже знал этого застенчивого игромана, я бы предположил, что могу получить реальный удар в челюсть.
— Успокойся и сядь, — мой тон стал таким ледяным, что Вадим вдруг обмяк и действительно опустился назад в кресло. — У меня не было другого выхода, извини. Просто я… я спать спокойно не могу, не зная, как и почему он умер.