— Ну, ребята, — скомандовал бородатый своим товарищам, — подзакусим здесь, отдохнем, да и в путь.
Лошадей поставили под навес, попили чаю, закусили и легли в холодок отдохнуть. Через два часа бородатый разбудил своих товарищей, рассчитался за молоко, творог и чай, дал Саньке кусок сахару, потом все сели на коней, выехали со двора и шагом поехали по деревне.
К вечеру Ивана Петровича позвали в волость на собрание обсуждать насчет «бандов» и грабежей.
II
Яркое солнечное утро. Еще рожок пастуха не будил деревни. Было немножко холодновато от утренней свежести и обильной росы. Дядя Иван подмазал телегу и стал запрягать.
Решено было так: Ефимка с Нюркой на Пегашке сейчас поедут, а дядя Иван с Санькой приедет после обеда, на второй лошади.
Ефимка вынес мешок с хлебом, туяс[1] с молоком, посадил Нюрку, и поехали.
Переезжали вброд Басандайку, не глубоко, лошади по колено.
— Как весело! — закричала Нюрка. — Смотри, Ефимка! — и Нюрка указала, как от ног Пегашки летели брызги во все стороны и сверкали на солнце разноцветными огнями.
Проехали деревню, поднялись на горку в кедровник. Пахнуло свежестью и смолой.
— Ох, нынче и шишек будет — захлебывалась от восторга Нюрка. У Ефимки тоже глаза загорелись:
— Вот, Нюрка, мы с тятей сюда и приедем бить шишки... Смотри, какие! И много. Вот только худо, что у нас подбирать-то некому, только мать.
— А я? — с жаром заметила Нюрка.
— Ну, где тебе, это ведь не легко.
У паскотинских[2] ворот нагнали многих деревенских. Все были возбуждены вчерашним происшествием с попом.
— Говорят, сам Дубков, — услыхал Ефимка, обгоняя своего крестного, едущего шагом.
— Ефимка, кто такой Дубков? — спросила любопытная Нюрка, — разбойник, он всех режет?
— Тятя вчера вечером говорил, — таинственно посвящал Ефимка Нюрку, — на собрании сказывали, что это главарь шайки.
— Какой главарь, какой шайки — деревянной? — наивно удивлялась и не понимала Нюрка.
— Ну, значит, самый старший, это главарь и есть, а все остальные разбойники — шайкой называются, ну, которые обчищают, как попа федосеевского третьеводни.
— Сказывали, что бумага получена из города: кто Дубкова поймает живого, тому тыщу рублей награды, а кто мертвого — полтыщи.
— За мертвого меньше?! — удивилась Нюрка.
— Ну, знамо, меньше: что из него, из мертвого-то: закопать в яму, да и все, а живой-то все-таки...
— А тятя наш может его поймать? Вот бы хорошо, — замечтала Нюрка, — тогда бы платок красный мне купили и кренделей связку...
— Дура! Тятя?! Его, говорят, никто не может поймать. Целое войско не может, а ты — тятя! Нет, уж лучше бы и не встречаться с ним.
— Ой, страшно, — съежилась Нюрка, — у него, наверное, Ефимка, в каждой руке по ножу, а глаза страшнущие, страшнущие...
Нюрка запахнулась плотнее в кафтан и прижалась к Ефимке:
— Боюсь я!
— Ну, ребятишек-то он наверно не тронет, что ему ребята-то.
Подъехали к избушке на пашне. Ефимка выпряг лошадь, наладил постромки, запряг Пегашку в борону и стал боронить полосу. Нюрка убежала искать кислицу и рвать цветы.
Отец все не ехал. Солнце высоко. Ефимка уморился. Отстегнул постромки, пустил лошадь на траву, а сам лег под телегу отдохнуть. Глаза слипаются, сном так и давит. Нюрка где-то порхала, как бабочка, и только сквозь дремоту Ефимка слышал, что тонкий ее голосок звенел, как колокольчик:
— Как жаворонок заливается, — улыбнулся Ефимка и сладко зевнул.
Потом сквозь сон слышал какой-то мужской голос, и пред глазами его предстали вчерашние всадники.
«Что это мне видится все», — подумал Ефимка и приподнял голову.
«Да и впрямь это вчерашние, а может быть, только похожие. Нюрку о чем-то спрашивают».
Ефимка только слышал последние слова Нюрки:
— Тяти нет, Ефимка только, брат мой; вон там отдыхает.
Ефимка встал и пошел к всадникам.
— Чьи это поля, паренек? — спросил бородатый.
— Петуховские, а дальше витебские, а туда вот — басандайские, — указал Ефимка к востоку, — там и железная дорога проходит.
— А знаешь ты заимку Кондаковых? — спросил бородатый.
— Знаю!
— А далеко это?
— Нет, верст семь, больше не будет. Вот как выедете на дорогу и направо, а там свернете на тропинку, лесом — прямо на пасеку и выедете.
— Вы Дубкова ловите? — не утерпела Нюрка.