После той святочной ночи он провожал ее еще не один раз, но потом на беседке появляться стал все реже и заглядывал не надолго… На масленой неделе заглянул в последний раз, постоял у порога и ушел, даже не посмотрев в сторону Лизы. Потом начался великий пост, молодежь на беседку больше не собиралась… Не видела Лиза Ефима нигде в деревне, только попадался на глаза в те дни, когда ломали и перевозили старые избы для его затеи… В те дни имя Ефима часто поминали в каждой избе, само собой, с усмешкой (все-то у него на уме не то, что у людей!), и всякий раз сердце Лизы замирало: о нем говорили, вовсе не знавшие, не понимавшие его.
В мир ее девической души в те чистые январские ночи вошло что-то неведомое ей, поначалу смутно тревожащее, и вот теперь разросшееся, превратившееся в глубокую, неизбывную сердечную муку, в боль…
Ефим лишь приоткрыл перед ней свою душу, она увидела такой чистый, такой манящий свет и, еще неосознанно, потянулась к нему… Но вдруг замкнулась перед нею его душа, и она осталась одна перед какой-то пустотой, перед холодной и темной неопределенностью, не зная, увидит ли хотя бы еще раз тот чудесный, так внезапно открывшийся перед нею свет…
За короткое время ее душа так изменилась благодаря Ефиму… Его голос, его присказулечки, сочинюшки звучали для нее и во снах…
При последнем провожании Ефим стал рассказывать ей про какой-то огромный чудесный мост, который некто Марко Бесчастный вроде бы уже построил тут у них — под Шабловом…
«Вначале этот мост явился лишь у нас. И так желали на него взглянуть, что многие решались делать крюк, хотя бы верст в пятьсот, чтобы проехать только нашим мостом!
— Отколе, деды, и куда?
— Из Тодина мы едем в Кологрив!..
— А вы отколе?
— Из Солюга — на Урму!..
— А вы, почтенные?..
— Из Буя — во Кадый!..
— А вы?..
— Из Куроносова — в Хмелевку!..
— А вы?..
— Из Кинешмы — на Кострому!..»
Ефим тогда так увлекся своим рассказом, что наверное и позабыл вовсе, что она рядом… И, захваченная этой его выдумкой, Лиза глядела на него с удивлением и тайной печалью: так увидела вдруг, так поняла своим девичьим сердцем, что вот то, о чем он уже столько вечеров ей говорит, и есть для него в с е… И ничто, и никто не может соперничать в его душе с этим…
Больше не было ни встреч, ни разговоров… Лиза пыталась хоть как-то вразумить себя, внушить себе, что вовсе это не любовь у нее, что и не может быть никакой любви: разве пара они?.. И старше он ее намного, и образованней, и вообще слишком весь он какой-то другой… Но тут-то сердце и начинало перебивать сознание, заставляя его вовсе умолкнуть… И перед глазами возникало лицо Ефима, такое молодое, не по его возрасту, всегда чуть печальное, даже в веселую минуту эта печаль словно бы сквозила в нем… И темно-карие глаза Ефима смотрели на нее пристально, неотступно, и слышала, слышала она его молодой, чистый голос, не испорченный ни грубостью, ни куревом, ни вином, ни черным словом…
Совсем, совсем извелась Лиза от неотступных дум об Ефиме и не видела перед собой никакого выхода…
Ах, какой вечер выдался для ворожбы наговорной! Теплом дышит-пышит, сочным воздухом вливается в тело и ходит там, кровь разжигает… И ползут тихо-тихо по небу, позолоченному закатом, робкие весенние облачка.
Снег на полях сел, на угорьях черепками лежит, во многих местах истаял вовсе, проглянули озими, расправляя зеленые перья. На полянах тетерева затокали. В лесу наст испятнан: зайцы играют, свадьбы справляют. На елях да на соснах в бору нежно-зеленые кончики побегов тянутся к солнышку, вот-вот цвет дадут, свечку выкинут…
И ветерок-то какой: в лицо кидается, а в сердце влетает!.. И дорога под ногами вся побурела, вся в провалинах, вся перемешана в кашу…
Остановилась Лиза на краю небольшой полянки, окруженной густым темным ельничком, перевела дух, огляделась, замерла, стараясь утишить стук сердца…
Повернулась лицом к заре, зашептала наговорные слова:
— Лягу я, помолясь, встану, благословись, умоюсь я росою, утрусь я престольной поляной, выйду я на чисто поле, взгляну на зелено поморье, где красно солнышко светит, припекает мхи и болота… Так чтобы припекло раба божия Ефима, чтобы он спать не спал, гулять не гулял…
Печально лицо шепчущей среди ельников Лизы. В силу своего шепота, этих слов не верится ей: слишком робко шепчет она, слишком непослушны ее губы…
Махнула Лиза пучком травы приворотной на закат, к золотой заре, и опять зашептала с колотящимся сердцем, и шепот ее среди елей какой-то сухой, накаленный, и тени вокруг нее вечерние вроде бы шевелятся, покачиваясь, ползут к ней, обступая…