— Так-так!.. — кивнул Репин, поощряюще улыбнувшись ему.
— В общем… вот… — Ефим пожал плечами. — Хотел бы просить вас посмотреть все это… Ну, то есть не все, а только глинянки и живопись… Уж простите, что по-прежнему делаю это так непременно и прямо… Положение у меня такое: не терпит…
— Ну, что же… — Репин вроде бы с пониманием кивнул ему. — Вот приезжайте к нам на будущую среду, привозите, сообща тут и посмотрим, может быть, даже и почитаете что-нибудь публике. Кстати, обещали наведаться писатели… С Корнеем Ивановичем Чуковским вы не познакомились тут? — вдруг спросил он.
— Нет, только так — представились друг другу…
— Ну, так познакомьтесь поближе в следующий раз: он как раз литератор… В общем, приезжайте! — Репин как-то по-мальчишески спрыгнул со своего подиума, прошелся перед Ефимом. — Всего полтора часа по железной дороге, и вот тут у нас пешочком прогуляетесь от станции! Одно удовольствие! Очень рекомендовал бы! Весьма здорово на таком-то воздухе после Питера и вагона! — неожиданно он хохотнул и, разгладив седые, но все еще пышные усы сгибом правой руки, подмигнул Ефиму: — Ну, а тут у нас — радушный прием и лекарственность нашей безубойной пищи, если останетесь, как сегодня, обедать!..
— Обязательно приеду, Илья Ефимович! — Ефим с благодарностью пожал руку Репина, протянутую ему на прощанье.
Наконец-то квартира была найдена. Ефим опять стал обитателем Васильевского острова. На этот раз поселился на Девятой линии в большом пятиэтажном доме, на самом верхнем этаже, в отдельной, небольшой, но светлой и чистой комнатке. Хозяева квартиры сдавали еще несколько комнат троим учащимся консерватории и двоим курсистам. За свою комнату Ефим должен был платить ежемесячно одиннадцать рублей с полтиной. Денег у него между тем не хватило и на небольшой задаток, на прожитие оставалась вовсе мелочь…
Не дожидаясь новой «репинской среды», Ефим продолжал ездить по всевозможным адресам: пассивно ждать целую неделю он не мог.
В субботу отправился на Введенскую к литератору Алексею Степановичу Пругавину, с которым познакомился накануне. Со своими сумками и мешками втиснулся в вагон трамвая, присел на скамье недалеко от входа. Подошел кондуктор, остроносенький мужичок с цепкими быстрыми глазенками, оторвав Ефиму билет, окинул его неприязненным взглядом, проворчал:
— С такими вещичками перейдите на переднюю площадку!..
— Хорошо-хорошо… — Ефим положил билет в нагрудный карман пиджака и остался сидеть на прежнем месте: он никому не мешал в полупустом вагоне… Кондуктор, однако, возвратился и повторил громче:
— Перейдите на переднюю площадку!..
— Хорошо-хорошо… — Ефим рассеянно посмотрел на него и попытался улыбнуться: — Немного народу-то, мест хватает…
Но кондуктор уже закричал:
— «Хорошо-хорошо!» А сам не идет!..
Ввязался ехавший рядом здоровенный молодой мужчина:
— Ну, тебе говорят али не тебе?!
И Ефима покоробило: столько непонятной неприязни послышалось ему в голосе этого вовсе незнакомого человека, и мелькнула мысль: вот так всегда — само зло ополчается против того, у кого и так на душе кошки скребут… Он вынужден был подняться и перейти со всеми своими мешками и сумками на переднюю площадку. Настроение его вовсе было испорчено…
Поездка опять оказалась зряшной… А на обратном пути в вагоне трамвая было толкучно и тесно. Позади обвешанного сумками и мешками Ефима какой-то человек развернул, несмотря на тесноту, замасленную газету и стал просматривать ее, положив руки вместе с газетой Ефиму на спину… Впереди же другой в грязной одежде был прижат к нему массой других пассажиров, к тому же он курил махорку и ветром весь дым вроде бы одному Ефиму и доставался, деться же ему было некуда…
Добравшись до квартиры, он почувствовал себя вовсе разбитым: все-все в этом дне было пусто и ничтожно… Опять, опять убит целый день!.. Разве же затем он приехал сюда со своим миром, со своими работами, чтоб вот так, впустую, пропадали его дни?.. Во всем этом была какая-то непостижимая несправедливость… Он привез сюда свои грезы-фантазии, свой свет, но все это вроде бы никому тут и не нужно… Снова с горькими мыслями он просидел целый вечер в своей комнатушке над листами бумаги…