Ефим даже покраснел, пока слушал этого важного господина…
— Стало быть, вы совсем не почувствовали того, что такое мои глинянки… — глядя себе под ноги, сказал он. — Превратить их в фарфоровые безделушки, превратить все это в серию… Это же гибель для моей идеи, для моего Кордона… Разве вы этого не понимаете?.. Ведь перед вами — идея преобразования деревни… А вы ее хотите подать, как фарфоровый пустячок…
Возникла неловкая пауза, и наверное ради того, чтоб побыстрее прервать ее, к Ефиму обратилась сама хозяйка, сама Наталья Борисовна Нордман:
— Но тогда, может быть, вам, имеющему свою программу, стоит подумать о выступлениях перед широкой публикой?.. Можно, например, устроить платные вечера-беседы с показом ваших работ… Ведь вы и сами примерно о том же говорите!..
Ефим пожал плечами:
— Выступление перед широкой городской публикой будет вовлекать в суету, действовать огрубляюще, отнимать время, которого и так не хватает, мешать делу, так что в конце концов самого себя не узнаешь… Все затопчется, сама атмосфера будет не той… Ведь это рассчитано на деревенских людей — вот что надо помнить… А в городских условиях на все мое будут смотреть лишь как на какую-нибудь забаву… — Ефим расстроенно глянул на расплывающийся прямоугольник окна, будто взгляду его вдруг стало тесно в этой «Комнате Венеры», и уже совсем тихим голосом, словно бы севшим или поугасшим, заговорил: — Я бы хотел рассчитывать лишь на поддержку людей, понимающих мои цели, желающих мне помочь… Положение мое весьма неудобно… При отсутствии средств я стараюсь создать свою деревенскую культуру и забочусь о ее сохранении, тогда как у меня нет никакого помещения, мне некуда деваться со своими работами, а их все больше накопляется… Один глиняный городок, и тот требует порядочно места, ведь тут — только часть его… — Он посмотрел на Репина. — Вы, Илья Ефимович, говорите о помещении моих глинянок в музей… Я считаю эти свои вещи не туда относящимися, хотя и благодарен за такую честь… Множество людей делает что-то для своего пропитания, мало думая о более существенном, неслучайном… Много ряби на поверхности вод и ею-то занимается большинство, может быть… И душа исстрадалась, что мало делается для коренного воздействия на жизнь. Кругом пасти и ловушки для всех, чтобы ни от кого не было капитального служения, чтобы не шли дальше ремесленного творчества… И так жизнь мало совершенствуется, тянется по кочкам и болотам, тогда как давно, давно пора устраивать настоящие широкие пути и дороги, создавать могучую универсальную культуру…
Ефим умолк, и Репин как-то торопливо спросил его:
— Вы прошлый раз говорили, что у вас есть собственные сочинения литературные… С собой вы что-нибудь взяли?..
— Да есть кое-что… — Ефим наклонился было над сумкой, в которой у него лежали тетради со стихами и сказками…
— Но, господа, уже почти шесть! — словно бы спохватившись, громко сказала вдруг хозяйка, поднимаясь со стула. — Мы заговорились. Прошу — к обеду! — и повернулась к Ефиму, растерянно и одинока стоявшему у стены. — Я думаю, что мы должны поблагодарить Ефима… э-э… Васильевича, все рассказанное и показанное им было в высшей степени интересно!..
— Да, да! Конечно! — послышались голоса.
Гости оживились, одни из них двинулись в столовую — обедать, другие — в прихожую, одеваться. Один Ефим остался на месте. Репин подошел к нему, пожал руку.
— Большое спасибо!.. Очень-очень все любопытно… Н-да… — И, оглянувшись вдруг на выходивших из гостиной, как-то быстро и неловко достал из кармана пятирублевую кредитку, протянул ее Ефиму. — Я понимаю ваше положение… Вот примите… хотя это и пустяки…
Ефим даже отшатнулся от него: так это нехорошо было, будто ему протягивали милостыню втайне от людей, которые, впрочем, словно бы и знали, что эта милостыня, именно в эту минуту, будет ему подана и отвернулись деликатно, заспешили… прочь… А ведь не на подачку Ефим намекал давеча!.. Если бы все было иначе, если бы кто-то один из слушавших его и смотревших его работы каким-то деликатным образом организовал сбор средств, и не таясь, а при всех же, в конце, преподнес ему собранное, как средства для продолжения дела, о котором он и говорил тут, это было бы вовсе не унизительно…
Да если бы и сам Репин теперь поговорил бы с ним, расспросил его о жизни, проявил бы настоящий интерес к его судьбе и делу, а потом предложил бы не подачку, а помощь, он, пожалуй, и принял бы ее… Но тут-то была именно подачка…
Ефим нахмурился и посмотрел на Репина укорно:
— Зачем вы так, Илья Ефимович?..
Репин стушевался, как-то по-мальчишески завертел головой и, пробормотав «ну, извините…», положил кредитку опять в свой карман, с виноватой улыбкой коснулся кончиками пальцев локтя Ефима: