Т. жаждет работы. Но он не может показать, как подавлен, как скучает по сцене. Он дает себя поуговаривать и для начала выдвигает уйму причин, по которым не стоит возвращаться на подмостки. У него будет болеть спина. Он почти старик. Нужно уступить дорогу молодым. Он утратил интерес. Но если режиссер настаивает и действительно хочет рискнуть и взять в дело старого рысака. Если он уверен, что ему нужны не молодые герои-любовники, а старпер Т. Если он уверен, что ему необходима не красота, а опыт. Если он не боится осложнить себе жизнь болваном и увальнем. Что же, тогда Т. сдается, уступает его настойчивости. Он вернется на сцену, хоть и утратил былые легкость, гибкость и изящество. Режиссер все еще может передумать, старина Т. не обидится, он стоит на краю могилы… Т. произносит дежурные фразы, но его глаза блестят, он уже поднимается по лесенке на сцену и протягивает руку за текстом, а режиссеру не терпится вручить ему экземпляр пьесы. Дать наставления своей большой кукле. Поставить ее на сцену и начать игру. Направить священное чудовище, управлять им, повелевать, заставляя ходить туда-сюда, наклоняться, рычать, реветь, выть и умирать. Водить зверя на веревочке. Режиссер выбрал пьесу с пятью женскими персонажами, двумя маленькими мужскими ролями и главной ролью для Т. План работы составлен. Репетиции назначены. Первым делом нужно выучить текст. Потом поработать в малом зале с Т. И наконец, вывести на сцену Т. с партнерами.
Второсортный актер возвращается к своей подруге. Он учит текст в гостиной. Она наблюдает за ним с другого конца дивана. Текст становится ролью в ее стенах. Среди ее мебели и подушек, на ее кафельном полу и лестницах.
Т. и режиссер репетируют в малом зале. Одна стена зала наклонная, составленная из многоцветных, разного размера стеклянных пластин. Некоторые гладкие и полупрозрачные, другие — желтые и бугорчатые. Свет, проходя через эту цветную мозаику, причудливо преломляется, становится жарко, и Т. репетирует в тенниске. Что позволяет ему продемонстрировать режиссеру свое волосатое тело. Крепкие, красивой формы руки в буграх мышц. Кряжистую багрово-красную шею. Скажи кто-нибудь Т., что ему может понравиться восхищение другого мужчины, он бы умер со смеху. Тем не менее это так. Т. с удовольствием расхаживает по сцене, а режиссер не спускает с него глаз, завороженный зверем, которого пытается укротить. Зверь, разумеется, всего лишь фигура речи: в Т. — в его глазах, руках, расслабленном затылке — чувствуется нечто хрупкое, беспрестанно распадающееся и срастающееся. Но в остальном режиссеру кажется, что харизма и сила, энергия и мощный инстинкт Т. ощущаются на расстоянии многих километров. От звуков его голоса вибрирует стеклянная стена. От его взгляда у людей встают дыбом волоски на руках. Кажется, что солнце проглядывает из-за туч, повинуясь его взгляду. Плоть Т. отзывается на любовь. Когда им восхищаются и находят красивым, его талант сияет во всю мощь, он способен подниматься до небывалых высот, если нравится окружающим. В противном случае… об этом лучше даже не говорить, тогда случается полная катастрофа, Т. не может играть и скрывает это за капризами, придирается к мелочам, устраивает сцены и скандалы, не думая о том, что может сорвать спектакль. Но если он чувствует обожание. Если им восхищаются, как вот этот молодой режиссер. Если его игра потрясает. Если не могут оторвать от него взгляд, реагируют на малейший взмах ресниц. Если проявляют о нем особую заботу. Если ставят его на пьедестал. Вот тогда Т. — его не назовешь ни неблагодарным, ни скупым, он великодушен, как все талантливые люди, — тогда сердце Т. подпитывается от этого огня и он способен играть, как бог.