«В гостиной тебе нужен белый рояль».
«Хорошо», — сказал бедный Хирам.
«Паркет, финские обои?»
«Хорошо».
«Я запишу, чтобы не забыть, — Салман достал китайский путевой, блокнот с рисовой бумагой и американскую авторучку с обнажающейся девицей. — Финские обои… Еще завезем немного украинского чернозема и высадим маленький садик по израильской технологии».
«Еще мне нужен котел, — взволновался Хирам. — Большой бронзовый котел. И повар-раб».
«Или кухарка-рабыня? Во-от такая…» — подмигнул Салман и описал руками соответствующие округлости.
«Нет, я предпочитаю повара», — смутился Хирам.
«Что ж, за неимением горничной имеют дворника, — согласился Салман. — Еще тебе нужен сервиз из мейсенского фарфора на шестнадцать персон. Тебе много чего нужно в хозяйстве. Все сделаем».
«Еще мне нужен ножик», — вспомнил Хирам.
«Какой тебе нужен ножик?»
«Перочинный ножик с лезвиями из хорошей стали, — мечтательно сказал Хирам. — Я видел такой… В открытом виде он похож на взъерошенного скорпиона в боевой стойке. С ножничками. С лопаточкой. С пилочкой для ногтей. Со штопором. С шилом. С отверткой. С кусачками. С ножовкой. С консервовскрывателем. С вилкой и ложечкой. С компасом».
«У меня как раз есть такой, из крупповской стали „два близнеца“, — сказал Салман, вынул немецкий перочинный ножик и продемонстрировал Хираму открывание лезвий. В самом деле — в открытом виде ножик был похож на взъерошенного скорпиона. — Это аванс, — сказал Салман, передавая скорпиона Хираму. — А это презент».
Он перевернул авторучку, и американская девица скинула трусики.
Хирам сглотнул слюну, а Салман выполнил обещание: привел корабль, построил Хираму дом с двумя туалетами, нанял Хирама лоцманом и под завязку загрузился еврейским золотом на века вперед.
Гамилькар вел к Офиру по одному ему известным приметам. Он уже чувствовал запах столицы Амбре-Эдема. В пустыне все больше попадалось беспризорных, одичавших верблюдов — это был хороший признак; как птица в океане предвещает моряку близость земли, так беспризорные верблюды, которых стражники отгоняют от ворот, в Сахаре предвещают появление Эдема. Поймали одного верблюда, навьючили на него бахчисарайскую колонку и аккордеон, посадили графиню.
— «Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в рай», — процитировал Гамилькар. — Но при чем тут верблюд?! В этом верблюде нет никакого смысла! Канат! На иврите «верблюд» (камелос) и «канат» (камилос) звучат и пишутся почти одинаково, и древний переводчик спьяну перепутал канат с верблюдом! «Легче канату (канату!) пройти сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в рай!» Бедный, бедный верблюд! Из-за плохого переводчика ему никогда не попасть в рай!
Западные врата Офира как всегда неожиданно сверкнули па фоне Лунных гор. Недавно они были отреставрированы и позолочены, стража вышколена, две старинные чугунные пушки отполированы, как рояли. В эти врата кто только не входил, и не выходил. Входил Иисус, из этих врат имели несчастье выйти Адам и Ева. Врата описаны многократно разными путешественниками, — наиболее полно все тем же Ливингстоном. Некоторые говорили о «двух вратах», по это неверный перевод с офирского — врата «двустворчаты», объясняет Ливингстон.
К райским вратам приходили уставшие после жизни праведники, их встречали таможенные ангелы («60 мириад ангелов», что, конечно, нонсенс, — но из этого наблюдения пошли богословские споры о количестве ангелов на острие иглы), приказывали сбросить земные одежды и проводили голыми через врата, на предмет обнаружения греховных помыслов. «Входите узкими вратами», — так сказано в Писании. Райские врата имеют в ширину 7 м 32 см, в высоту — 2 м 44 см, толщина чугунных стоек и перекладины — 12 см, и своим голым остовом — без створок, украшений и всяческих причиндалов — в точности совпадают с размерами футбольных ворот (см. ПРИЛОЖЕНИЕ к ГЛАВЕ 9). Ворота звенели или не звенели. Потом вели к водопаду помыться после долгого (500 лет пути) и потного перехода между жизнью и смертью, и надевали на праведников «восемь одежд из облаков славы» (надо полагать, выдавали восемь предметов одежды — трусы? носки? майку? шорты? белую хламиду? рубашку с короткими рукавами? ремень? сандалии-тапочки?), и возлагали «две короны — из жемчуга и парваимского золота» (не очень понятно — расшитые панамы, кипы, тюбетейки, ушанки?), и окружали «восемнадцатью видами роз» (опрыскивали дезодорантами?).
Обстановка и нравы у райских ворот описаны в древнерусской повести «СЛОВО О ПЬЯНИЦЕ, ПОПАВШЕМ В РАЙ», переведенной Гамилькаром на офирский:
«Один добродушный пьянчуга любил выпить в любую погоду: „Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать? Ножки зябнуть, ручки зябнуть, не пора ли нам дерябнуть?“; но каждой чаркой не забывал Бога прославлять: „Ну, поехали, с Богом!“ или „Дай вам Бог здоровья!“. Пришло время, и велел Бог взять его душу и поставить у райских ворот; а сам задумался — что c этим пьяницей делать? Тот начал у стены томиться, в райские врата стучать. А врата под током — в них стучишь, они тебя бьют. Шуму-грому на весь рай. Проходил мимо ключник Петр и спросил, кто там стучит. „Я, грешный человек, хочу, грешным делом, к вам в рай“. Петр принюхался и сказал: „Да ты, брат, пьян! Алкашам здесь не место, иди откуда пришел“. — „Я бы и рад вернуться, да ты кто такой, чтоб меня отсылать? — спрашивает пьянчуга. — Голос твой слышу, но в глаза не вижу“. — „Я — Петр, апостол“. Услышав это, пьянчуга не испугался и сказал: „А помнишь ли, Петр, когда Христа взяли сатрапы, ты трижды отрекся от него? А я, хоть бражник, никого не предавал. Как же ты в рай попал?“ Посрамленный Петр ушел прочь, а пьянчуга опять стал стучать. Подошел к вратам апостол Павел с лопатой и саженцем райской яблоньки: „Пшел вон! Пьяниц в рай не пускаем“. — „А кто ты, барин?“ — „Апостол Павел“. — „Значит, ты и есть тот самый Савл, который превратился в Павла и приказал первомученика Стефания камнями забросать? — нисколько не смутился пьянчуга. — А я, хоть и пьяница, никого не убивал!“ Павел плюнул и ушел прочь. Алкаш опять за свое. Подошел к вратам царь Давид в белой простыне, с березовым веником, в баню собрался: „Кто там стучит?“ — „А кто там спрашивает?“ — „Царь Давид“, — „А я бражник“, — „Уходи, алкаш, а то веником отхлещу!“ — „А помнишь ли, царь, когда ты своего слугу Урию отослал из Ершалаима, а жену его потащил в постель? Теперь ты в раю живешь, а меня не пускаешь. Иди ты в баню!“ Царь Давид ничего не ответил и ушел в баню пристыженный, зато пришел к вратам царь Соломон, в шапке Мономаха, при карманных часах с бриллиантами: „Я — царь Соломон, а ханыг в рай не пущаем“. Отвечает бражник: „Ты — Соломон? Который жену свою послушал, Бога забыл и сорок лет идолам поклонялся? А я, хоть и ханыга, никому не поклонялся, кроме Бога своего!“ И ушел царь Соломон. Опять шум в раю. Приходит к вратам святой Николай с кадилом: „Пропойцам положена мука вечная в тартарарах неисповедимых!“ — „А помнишь ли, Мыкола, ты блаженному Арию в морду дал, и он от унижения взял да помер? Святым не подобает руки распускать! Закон гласит: не убий, а ты своей рукой Ария убил!“ И святой Николай тихой поступью пошел прочь. „Ладно, — подумал пропойца, — я до вас достучусь! Всех достану!“ И поднял в раю такой грохот, что пришел к вратам Иоанн Богослов, в очках, в шляпе, любимец Христов, и сказал: „Сказано в писании: бражники отнюдь не войдут в рай! Они не наследуют царство небесное, но уготована им мука вечная“. — „А не ты ли, Иван Богослов, написал в Евангелии: любите друг друга? Не прошу любви, но хотя б уважения! Скажи, Иван: ты меня уважаешь? Нет, ты скажи: уважаешь меня или нет? Либо от слов своих отрекись, либо вели открыть врата!“ Засмеялся Иоанн Богослов и ответил: „Я вас уважаю, бражник! Вы наш человек. Входите!“ И открыл ему врата рая. Аминь».