Стали снаряжать Шепилова за водкой. С примкнувшим Шепиловым хорошо было пить - сегодня ему выдали два оклада с отпускными, а водку в "Гастрономе" он брал без очереди как участковый инспектор. Долго решали: сколько бутылок брать? Решили: две. Но отец Павло задрал палец в потолок и напомнил правило "последняя плюс одна". Это правило гласило, что "последней бутылки ВСЕГДА не хватает, и потому ВСЕГДА нужно покупать еще ПЛЮС ОДНУ, совсем последнюю", - то есть если решили взять одну, надо покупать две, если решили взять две, надо покупать три и т.д. Шепилов с Гайдамакой подивились мудрости отца Павла и согласились с ним. Элка сказала: "А ну вас к черту, я спать хочу" - и ушла спать. Отец Павло дернулся было пойти за ней, но удержался.
Шепилов вернулся быстро - с тремя бутылками водки и с тремя плавлеными сырками.
- Батюшка, а знаете ли вы апорию Зенона? - спросил Шепилов, когда выпили первую бутылку.
- Знаю, - ответил отец Павло. - Про Ахилла, который никогда не догонит черепаху, от.
- Тогда послушайте апорию Зенона в современном варианте, - сказал Шепилов. - Как Ахилл никогда не догонит черепаху, так бутылка водки и плавленый сырок никогда не закончатся.
- Да ну? - удивился Гайдамака.
- Ну да. Смотри, водка на двоих разливается в три стакана, а сырок делится на три части. По две части выпивается и съедается, оставшуюся третью часть водки и третий кусок сырка опять делят на три части. Опять выпивают и закусывают, оставшиеся водку и кусочек сырка опять делят на три части... И так до бесконечности.
- Га-га-га! - захохотал поп. - А ты умница, Шепилов!
- А на троих? - задумался Гайдамака.
- Можно и на троих, но тогда водку и сырок надо делить на четыре части.
- Ну, математик!
ГЛАВА 20
ГРАФИНЯ Л. К.
Если, милая, захотите любить негра или арапа,
то не стесняйтесь, выписывайте себе негра.
Ни в чем себе не отказывайте.
Л. Чехов Бабье царство
В холодном небе над Севастополем кружили два африканских аиста, но Гамилькар впервые засомневался - какой национальности эти белые птицы с черными закрылками, офиряне они или русские? Он жевал апельсин, протирал руки апельсиновой кожурой, чтобы отбить стойкий запах ночной похоти, и разглядывал восходящее русское солнце. В Африке не бывает долгих рассветов. Африканское солнце, что поближе к экватору, всегда встает бодро, сразу, вертикально и непредсказуемо, как мужской половой потенциал, - раз-два и готово. У крымского же солнца был русский характер - здесь оно вставало медленно, нехотя, дрожа с похмелья, не зная, чем заняться днем. Уже светло, а солнце еще укрывалось облаками, показывая лишь красный краешек. Может быть, потом, к полудню, раскочегарится и придет в себя.
Гумилев оказался прав - сейчас в Севастополе толклась без дела целая Белая армия Александров, медведи тоже водились - одного драного и ours mal-lechel*1 Гамилькар увидел на цепи в балагане, и хотя снега в конце сентября не наблюдалось, но было так холодно, что белые мухи могли прилететь в любую минуту. Гамилькар не боялся снега, он видел его на Килиманджаро; более того, африканские слоны Ганнибала перешли снежные Альпы и ворвались в ненавистную Италию еще за два тысячелетия до русского Александра Суфороффа.
- Русский генералиссимус всего лишь повторил подвиг Ганнибала, - говорил Гамилькар и, чтобы не обидеть Гумилева, добавлял: - Но и вашему Суфороффу следует отдать должное, он тоже хорошо воевал в Альпах.
- Да, отдать человеку должное всегда следует, - соглашался Гумилев.
Гамилькар провел эту ночь с известной петербургской аристократкой графиней Л. К. (фамилия не называется по понятным причинам), вдовой известного всей России полковникам, героя Брусиловского прорыва. Гамилькар увидел и снял графиню вчера вечером под полковую музыку прямо на Приморском бульваре, чувствуя на себе удивленные и злобные взгляды русских морских офицеров. До драки не дошло лишь потому, что на толстую стареющую графиню никто не претендовал, а петербургские дамы ей даже сочувствовали:
- Ah, chere L.K., que ne vous reconnaissais pas. J'imagine, combien vous avez souffert*2.
Все понимали, что для графини этот черный шкипер являлся последней надеждой, да и морским офицерам не было резона в такие смутные времена ввязываться в сухопутные драки, чтобы не остаться забытыми на севастопольской гауптвахте перед оскаленными наступающими большевиками.
"Quelle belle personne! Bien faite et la beaute du diable, - подумал африканец, пристально разглядывая графиню. - Quel pied, quel regard! Une deesse!"*3
Внезапно Гамилькар услышал любовный призыв Черчилля. Тот почувствовал присутствие дикого купидона. В кронах севастопольских акаций лениво зашуршала в ответ своим локатором взрослая самка.
"Значит, дикие купидоны все-таки залетают в Крым, - подумал Гамилькар. Интересно, окольцована ли она? Жаль, что темно, не видно".
Гамилькар почувствовал спиной, как самка лениво натянула между лапками свой природный арбалет - перепонку с ядовитой иглой. Гамилькар обладал наследственным иммунитетом и не боялся купидоньего яда; к тому же поздней осенью купидоны меланхоличны и не опасны.
Шкипер не только разбирался в женщинах, но и был в них разборчив. Общедоступными женщинами он брезговал, белых женщин избегал и за любовью обращался к ним лишь при крайних, невыносимых личных затруднениях, по пышнотелая графиня сразу приворожила его, пришлась по вкусу. Вообще в первобытных племенах во всем мире мужчины предпочитают крупных полных женщин на южноафриканский манер - "чем больше, тем лучше"; более того, его физиологическая особенность в боевом состоянии была так огромна, что Гамилькару не удавалось полноценно общаться даже с невестой (офирские женихи дефлорируют невест до бракосочетания, сразу после помолвки) и редко удавалось подыскать себе женщину под размер. Это был рослый негр, но с несоразмерно огромным кюхельбекером, не уступавшим известной всей России елде Святого Луки. Фаллос у Гамилькара был такой, что возникала проблема со штанами, он не умещался, рвался из клеш, как птица из клетки, шкиперу приходилось собственноручно портняжничать, кроить какие-то особые ширинки и мешочки, вроде средневековых гульфиков, для содержания своего фаллоса как в походном, так и боевом состояниях.