Видя, что финикиец не отстает, но до крайности горячится, настаивая на своем, и не дает мне ни одного дня, чтобы оттянуть это дело, я счел нужным пока что обнадеживать его обещаниями, чтобы не подвергнуться на острове какому-нибудь насилию, и обещал ему сделать все, прибыв в Египет. Когда я таким образом хоть отчасти справился с этим затруднением, божество, по пословице, за одной волной уже посылало другую.
Несколько дней спустя Тиррен, отведя меня в сторону по изгибу морского берега, сказал:
– Каласирид, клянусь тебе Посейдоном, владыкою морей, и другими богами пучины, я смотрю на тебя как на своего брата, а на детей твоих как на своих собственных. Я пришел сообщить тебе о надвигающемся ужасном деле, умолчать о нем я считаю себя не вправе, раз у нас с тобой общий очаг: во всяком случае, ты должен это знать. Финикийский корабль подстерегает шайка морских разбойников, расположившихся на склоне этого мыса; сменяющиеся караулы стерегут выход корабля. Так смотри же, берегись, обдумай, что тебе делать, так как из-за тебя или, вернее, из-за твоей дочери задумано это жестокое, впрочем для них обычное, дело.
Я ответил ему:
– Да вознаградят тебя боги за это по достоинству, но откуда, Тиррен, ты узнал об их мысли?
– По своему ремеслу, – отвечал он, – я знаком с этими людьми: я доставляю им рыбу, и они платят лучше, чем кто другой. Вчера, когда я возился со своими вершами около скалы, повстречался мне главарь разбойников и спросил:
– Не слыхал ли ты, когда финикийцы собираются сняться с якоря?
Я понял, что он спрашивает неспроста, и сказал:
– Точно я не могу сказать тебе это, Трахин, но думаю, что они отправятся с наступлением весны.
– А девушка, – спросил он, – которая живет у тебя, тоже поедет с ними?
– Неизвестно, – сказал я, – но отчего ты так расспрашиваешь?
– Потому что, – сказал он, – я до неистовства влюбился в нее, увидев всего один раз. Не помню, чтобы я когда-либо встречал подобную красоту, хотя мне попадалось много недурных собою пленниц.
Поведя разговор так, чтобы он открыл мне все свои намерения, я сказал:
– Но зачем тебе надо связываться с финикийцами? Ведь ты можешь и без пролития крови, и не на море похитить ее из моего дома?
– И у разбойников, – отвечал он, – есть своя совесть и человеколюбие по отношению к знакомым. Я щажу тебя, чтобы ты не имел хлопот, если недосчитаются твоих постояльцев. Я хочу зараз достичь двух величайших целей: овладеть богатством корабля и вступить в брак с девушкой. Если же я поведу дело на суше, мне придется отказаться от одной из этих целей. Да, впрочем, это и небезопасно, так как, если что-либо подобное случится вблизи от города, тотчас все будет замечено, и начнется погоня.
Вполне одобрив его соображения, я расстался с ним и вот сообщаю тебе о подготовляемом этими злодеями нападении. Умоляю тебя хорошенько поразмыслить, чтобы спасти и себя самого, и своих близких.
Я ушел, удрученный этим известием. Мысленно перебирал я всевозможные решения, как вдруг мне опять повстречался финикийский купец и разговорами все о том же подал мне удачную мысль. Скрыв, по своему усмотрению, кое-что из рассказа Тиррена, я открыл ему только то, будто кто-то из местных жителей, равняться с которым ему не под силу, замышляет похитить девушку.
– Мне больше хотелось бы выдать ее замуж за тебя, – сказал я, – так как с тобою я раньше познакомился, а также ради твоего состояния, но главное – из-за того, что ты сам первый согласился жить в нашей стране, если женишься. Поэтому, если вообще тебе это по сердцу, нужно нам поспешить уехать отсюда, прежде чем придется подвергнуться чему-либо против нашей воли.
Он чрезвычайно обрадовался, услыхав это, и сказал:
– Отлично, отец!
При этом он подошел, поцеловал меня в голову и спросил, когда бы я хотел отправиться в путь; правда, это время года неподходящее для плавания, но все же можно отправиться на стоянку в другую гавань и там, избавившись от угрозы нападения, дожидаться ясной весенней поры.
– Итак, – сказал я, – если мое предложение может иметь силу, я желал бы отплыть сегодня, в ночь.
– Будет исполнено, – сказал он и удалился.
Придя домой, я ни слова не сказал Тиррену, а детей предупредил, что поздно вечером придется снова перейти на корабль. Они удивились такой неожиданности и стали спрашивать о причине, но я отложил объяснение, говоря им: теперь надо поступить так для нашей же пользы.
После недолгого ужина мы легли спать. Во сне явился мне некий старец, вообще-то дряхлый, но его бедра под надетым запоном[121] обнаруживали остаток юношеской мощи. Голова его была прикрыта шлемом, он выглядел сообразительным и изворотливым[122]. Он волочил одну ногу, прихрамывая, словно раненый. Подойдя ко мне, он сказал, как-то презрительно улыбаясь:
– Чудной ты человек. Ты один не почтил меня, хотя бы только единым словом. В то время как все проплывающие мимо Кефаллении[123] посещают мой дом и прилагают старание узнать мою славу, ты настолько пренебрег мною, что даже попросту не приветствовал меня, хотя и жил по соседству. Так вот за это ты вскоре подвергнешься заслуженному наказанию и испытаешь подобное тому, что я претерпел, ты встретишь врагов на море и на суше. Девушке же, которую ты везешь с собою, поклонись от моей супруги. Она одобряет, что та выше всего почитает целомудрие, приветствует ее и предвещает ей благополучный исход.
Я вскочил, дрожа от этого виденья. На вопрос Теагена, что со мною, я ответил:
– Мы чуть не опоздали к отъезду, и спросонья я испугался при этой мысли. Вставай-ка и собирай вещи, а я пойду за Хариклеей.
Девушка появилась по моему зову. Тиррен, заметив это, тоже встал и начал спрашивать, что тут творится. На это я ему ответил:
– Тут творится то, что ты сам посоветовал: мы пытаемся избегнуть преследующих нас. Да сохранят тебя боги: ты был для нас наилучшим из людей. Но сделай нам еще одно последнее одолжение: поезжай в Итаку и принеси за нас жертвы Одиссею, попроси его смягчить свой гнев, которым он воспылал против нас из-за того, что мы пренебрегали им, как он это сообщил, явившись мне нынче ночью.
Тиррен обещал исполнить и проводил нас до корабля, проливая много слез, и молил бога, чтобы плавание наше было благополучным, согласно нашему желанию.
Но зачем надоедать подробностями? Как только зажглась светоносная звезда[124], мы пустились в путь, хотя корабельщики сперва долго противились. Наконец тирский купец уговорил их, сказав, что он желает избежать налета разбойников, о котором его предупредили. Он и не знал, что его выдумка была правдой.
Уносимые сильным ветром, мы пережили непреодолимую бурю, неописуемую качку, чуть не погибли, наконец пристали к какому-то мысу на Крите, потеряв одно из кормовых весел и переломав большую часть рей. Было решено провести несколько дней на острове, чтобы починить корабль, а также чтобы самим передохнуть. Все это было выполнено: последовало распоряжение снова пуститься в путь в первый же день, когда засветит луна, после ее соединения с солнцем.
И вот мы уже в открытом море, весенние зефиры откликаются нам, и мы несемся ночью и днем по направлению к Ливийской земле, направляемые кормчим. Он говорил, что при столь благоприятном ветре возможно и напрямик пересечь море, но он спешит достигнуть какой-нибудь суши и гавани, так как ему кажется, что показалось с кормы судно пиратское.
121
122
123