Пираты радовались, но мы были удручены и сильно негодовали на море за наше спасение, так как море отказало нам в непостыдной смерти, предало нас суше и ожиданию, еще более страшным, чем оно само, и покинуло на произвол разбойников, беззаконных, как мы вскоре и убедились. Не успели эти нечестивцы выйти на землю, как под предлогом, что желают принести благодарственные жертвы Посейдону, они стали выносить из корабля тирское вино и все прочее и послали людей в окрестные селения для закупки скота, снабдив их в изобилии деньгами и наказав соглашаться на любую цену, какую ни запросят.
Посланцы скоро вернулись, пригнав целое стадо овец и свиней, оставшиеся на месте приняли их, развели костер, начали снимать шкуры с жертвенных животных и приготовлять пиршество.
Трахин, отведя меня в сторону, чтобы другие не могли слышать, сказал:
– Отец, я выбрал себе в жены твою дочь и, как ты видишь, собираюсь сегодня справить свадьбу, соединив с жертвоприношением богам это сладчайшее празднество. Так вот, чтобы ты заранее знал и не был мрачным на пиру, а также чтобы дочь твоя, узнав об этом от тебя, радостно приняла то, что ей предстоит, я и решил сообщить тебе наперед о моих намерениях. Я вовсе не хочу подтверждения с твоей стороны, я обладаю властью, которая служит порукой, что мое желание будет выполнено, но все же ради счастливых предзнаменований и ради приличия пусть невеста от своего родителя узнает о браке и с большею покорностью приготовится к нему.
Я одобрил сказанное им и сделал вид, будто радуюсь и воздаю величайшее благодарение богам за то, что мою дочь они дали в супруги ее повелителю.
Я удалился на некоторое время и, поразмыслив о том, что надлежит делать, вернулся к Трахину и стал просить его отпраздновать это событие еще более торжественным образом: пусть он отведет для девушки корабль в качестве брачного чертога, пусть запретит всем входить туда и мешать ей, чтобы без помехи можно было позаботиться о свадебном наряде и прочем убранстве: ведь будет в высшей степени странно, если та, которая гордится благородным происхождением и богатством, а главное, собирается стать супругой Трахина, не явится, убранная чем только возможно, если уж время и место мешают нам более блестяще справить брачные обряды.
Лицо Трахина при этом расплылось от радости, он обещал все исполнить. Тотчас же отрядил он людей, приказал доставить все, что было нужно, а затем уже не приближаться к кораблю. Те стали исполнять приказание и начали выносить столы, чаши, ковры и занавеси работы сидонских и тирских мастеров[126] – в изобилии все, что требуется для пиршества, без разбора, взваливая на плечи груз богатств, собранных упорным трудом и бережливостью, а теперь отданных судьбою на поругание пропащим пропойцам.
Я, взяв с собою Теагена и придя к Хариклее, застал ее в слезах.
– Дочь моя, – сказал я, – плакать для тебя обычное дело, это уж как всегда. О чем же ты горюешь: о прошлом ли или о чем-нибудь новом?
Она ответила:
– Меня печалит все, но более всего ожидающая меня участь и враждебное благоволение ко мне Трахина, которому, как кажется, благоприятствует случай. Неожиданная удача часто ведет к наглым поступкам. Но Трахин с его ненасытной любовью еще заплачет: он вычеркнет меня из числа живущих, так как я предпочту смерть. Мысль о тебе и о Теагене, если перед кончиной я буду разлучена с вами, вызвала у меня слезы.
– Ты угадала правду, – сказал я. – Трахин обращает пиршественное жертвоприношение в свадьбу с тобой. Мне, как отцу, он сообщил о своем намерении, впрочем, из разговоров с Тирреном в Закинфе я уже давно знал о его неистовом влечении к тебе. Но я скрывал это от вас, чтобы вы не мучили себя мыслями о предстоящих бедствиях, пока была надежда избежать преследования. Но так как, дети мои, этому противодействовало божество и мы теперь вступили в самую середину ужасов[127], давайте предпримем нечто благородное и решительное. В разгар опасностей пойдем им навстречу, чтобы свободно и благородно их преодолеть или беспорочно и мужественно умереть.
Теаген и Хариклея согласились исполнить то, что я им прикажу. Я научил, что следует делать, и оставил их, когда они приступили к приготовлению. Придя к разбойнику, занимавшему второе место после Трахина – звали его, кажется, Пелор[128], – я сказал, что хочу сообщить ему нечто для него чрезвычайно важное. Он охотно согласился выслушать и повел меня в такое место, где нас не могли бы услышать.
– Сын мой, – сказал я, – выслушай меня вкратце. Недостаток времени не позволяет мне много распространяться. Моя дочь влюблена в тебя. Это не диво: она не устояла перед таким молодцом. Но она подозревает, что предводитель разбойников подготовляет этот пир словно для брачного торжества. Что дело клонится к этому, он дал понять еще и тем, что приказал ей нарядиться потщательнее. Так смотри же сам, как тебе воспрепятствовать этому. Захвати лучше девушку себе; она сказала, что скорее умрет, чем станет женою Трахина.
На это Пелор ответил:
– Будь спокоен, уже давно увлечен я этой девушкой и все желал найти какой-нибудь способ, так что или Трахин по доброй воле уступит мне невесту в виде награды, которую я заслужил, первым кинувшись на вражеский корабль, или горьким станет ему брак: эта вот рука проучит его.
Услышав его ответ, я удалился, чтобы не возбудить подозрения, и, придя к детям, подбодрил их известием, что замысел мой пущен в ход.
Немного спустя мы приступили к ужину, и когда я заметил, что пираты напились и готовы к бесчинствам, я тихонько сказал Пелору, нарочно расположившись близко от него:
– Видел ты, как вырядилась девушка?
– Нет, – ответил он.
– А можешь увидеть, – сказал я, – если тайком взойдешь на корабль: ты ведь знаешь, что даже это запретил Трахин. Ты увидишь сидящей самое Артемиду. Но пока что ограничься одним лишь лицезрением, чтобы не навлечь смерти и на себя и на нее.
Тогда Пелор немедленно, точно по какой-то настоятельной нужде, встает и незаметно бежит к кораблю. Увидя Хариклею, с лавровым венком на голове и блистающую златотканой одеждой (она надела свое дельфийское священное одеяние, чтобы оно послужило ей или победным, или погребальным убором), а также все остальное, что вокруг нее сияло и кораблю вид брачного чертога придавало, Пелор, конечно, воспылал страстью от этого зрелища, охваченный одновременно и вожделением и ревностью. Когда он вернулся оттуда, ясно было по его взгляду, что он замышляет что-то безумное. Итак, не успел он занять свое место, как сказал:
– Почему это я не получил награды, хотя первым кинулся на вражеский корабль?
– Потому что, – ответил Трахин, – ты не просил; да и вообще еще не было дележа добычи.
– Тогда, – сказал Пелор, – я прошу себе пленную девушку!
Трахин возразил:
– Возьми себе все, что хочешь, только не ее.
Пелор прервал его:
– Ты нарушаешь закон пиратов: взошедшему первым на вражеский корабль и, таким образом, подвергшемуся из всех остальных наибольшей опасности, предоставляется выбор по его желанию.
– Милый мой, – сказал Трахин, – не этот закон я нарушил, но опираюсь на другой, повелевающий подчиненным уступать начальствующим. Я увлекся девушкой и полагаю, что, собираясь взять ее в жены, я имею право предпочтения. А ты, если не исполнишь, что тебе велят, вскоре завопишь, сраженный вот этой чашей!
126
Изделия финикийских городов – Тира и Сидона – славились уже во времена Гомера:
128