Греческий язык, по Гелиодору, известен и ценим в Эфиопии: его специально изучают эфиопские мудрецы-гимнософисты и цари. Когда гимнософисты хотят сообщить что-нибудь не предназначенное для толпы, они употребляют греческий язык. Для Гелиодора греческий язык не только язык природных греков, но – язык мудрецов, царей, культурных людей любой нации – египтян, персов, эфиопов. Это вполне соответствовало действительности – не в сказочных странах его романа, а в Римской империи его времени, и романист явно гордится своим эллинством. У других греческих романистов не замечается такого подчеркивания культурной роли греческого языка. Если сопоставить это с тем, что Гелиодор отнес действие своего романа к эпохе задолго до римского завоевания, в «доброе старое время», когда на исторической сцене еще не было римлян, можно заподозрить его в скрытой антипатии к владыкам мира – римлянам. В этом он не одинок: антиримские высказывания можно встретить у Лукиана; Плутарх по поводу эффектного, но не имевшего реального значения жеста Нерона – номинального «освобождения» греков, назвал эллинов наилучшим и наиболее любезным богам народом. Конечно, к римлянам греки не смели применять обозначение «варвары», обычное у них для всех, кто не грек. Устами своих женских персонажей Гелиодор выражает презрение к варварам: «Неужели я предпочту варвара греку?» – восклицает у него героиня романа. И даже Тисба, афинская рабыня, говорит, что варварское очарование ненавистнее аттической вражды. Признаком принадлежности к эллинству служит образованность, выражающаяся у героев романа Гелиодора в цитировании Гомера и трагиков. Иногда такие цитаты играют роль как бы пароля, по которому греки узнают друг друга. Так было, когда молодая чета встретила в плену у разбойников Кнемона: он сразу, хотя и не совсем кстати, процитировал Еврипида. Впоследствии Кнемон, вспоминая об этом, говорит, что он встретил тогда людей несчастных, но зато греков. В качестве величайшей похвалы греческая рабыня жены персидского сатрапа говорит, что ее госпожа «истая гречанка умом». Но при всем том Гелиодор, несмотря на свой греческий патриотизм, носящий у него характер сознания культурного превосходства, не идеализирует греков: только что упомянутая рабыня – сводница и злодейка, Кнемон, в общем, малодушен и т.п.; напротив среди негреков в романе Гелиодора попадаются люди возвышенного склада.
Восторг Гелиодора перед всем греческим особенно сказывается в описании такого общеэллинского святилища, как Дельфы. Они описаны романистом прежде всего с религиозной стороны: известно, что после длительного периода эллинистического. относительного свободомыслия деятельность оракулов оживилась на рубеже I и II веков н. э. Но немало места уделено и пейзажу Дельф: здесь романисту могли прийти на помощь существовавшие тогда путеводители.
Видимо, Гелиодор никогда не бывал в Афинах и не счел нужным вдаваться в книжные изыскания. Он упоминает несколько достопримечательностей, но самых общеизвестных – Академию, сад Эпикура. Это все равно как если бы в новое время романист заставил своих героев-парижан жить около Эйфелевой башни и прохаживаться у Нотр-Дам и этим ограничил свое описание Парижа. Ничего конкретного, детализированного в гелиодоровской обрисовке Афин нет.
Таковы временные и пространственные декорации романа Гелиодора. Дают ли они нам право сказать, что его действие протекает вне времени и пространства, как гласит авторитетное и общепринятое мнение относительно этого и прочих греческих романов? Применительно к Гелиодору мы должны ответить на этот вопрос отрицательно. Романист стремится к географической и исторической конкретности, но его эрудиция поверхностна, круг знаний ниже уровня, достигнутого его эпохой, поэтому так много промахов и в его географии, и в его истории, что как раз согласуется с низовым происхождением греческого романа. Надо отметить еще эмоциональную окрашенность его географии – читатель сразу замечает отношение автора к той или иной стране. Но это качество для художника не отрицательное.
Свой мир Гелиодор населяет различными племенными группами – из них мы уже касались эфиопов и греков – и отдельными персонажами, стоящими на разных ступенях социальной лестницы. Царь Эфиопии изображен в сказочно-положительных тонах, сатрап Египта лишь упомянут. Разбойникам Гелиодор не льстит, говоря об их диком нраве, но рисует их восприимчивыми к красоте и благородству; устами одного из пиратов романист указывает, что у разбойников есть своя мораль – своя совесть и человеколюбие по крайней мере по отношению к знакомым им людям. Это напоминает известное высказывание Цицерона: сила справедливости так велика, что и у разбойников есть свои законы. Предводитель разбойников – Тиамид – ранний пример столь распространившегося затем в европейских литературах типа «благородного разбойника» (вплоть до пушкинского Дубровского). Он жертва козней своего злого брата (ср. Карл и Франц Моор у Шиллера). Он сын жреца и в юности сам был жрецом. Отличаясь скромностью, он даже не понимал намеков сестры персидского царя, которой он имел несчастье понравиться. Став предводителем разбойников, он сохранил эту черту, влюбленный в Хариклею, захваченную его людьми, он не позволяет себе никаких посягательств на нее и союз с ней мыслит только в форме законного брака, освященного религией, и притом не принудительного, но с согласия Хариклеи. «В Тиамиде есть какая-то кротость», – говорит романист и поясняет: «потому что он знаменитого рода». Хотя его отец, жрец Каласирид, по языку ничем не отличается от греков, и автор романа его устами передает в пространном рассказе прошлое главных героев, Тиамид по-гречески не знает. Несмотря на это, его речи перед разбойниками выдержаны в духе аттической риторики.