По мере того как механизм смещений и назначений на должности становился едва ли не главным средством гондарской политики, и сама гондарская историография невольно сужалась до хроники придворной жизни, где служебным перемещениям уделяется преимущественное внимание. Поэтому и описание каждого нового эфиопского года начиналось, как правило, с описания церемонии назначения на должности. Дело доходило до немыслимых прежде курьезов: начав таким образом 47-ю главу, описывающую 24-й год царствования Иясу II, хронист вынужден был прервать свое повествование и возвратиться к событиям предшествовавшего года, снабдив это изложение специальным подзаголовком «позабытое». Позабытым оказался ни больше ни меньше как поход царя на балау, т.е. как раз то, что прежде составляло главное содержание царских хроник! Более яркий пример того, насколько пало теперь значение и царя, и его походов, наверное, трудно придумать.
Этот позабытый поход оказался последним в жизни Иясу II, потому что 26 июня 1755 г. он умер. Прежде повествования царских хроник обрывались за несколько лет до смерти своего героя. Это бывало непреднамеренным, но обычным концом, потому что изложение велось с естественным опозданием, а смерть царя и последующие события (часто весьма бурные и даже кровопролитные), связанные с воцарением преемника, редко благоприятствовали спокойному и пространному завершению хроники покойного. Чаще всего она завершалась краткой заметкой о времени и месте смерти царя. Описание же его похорон обычно оказывалось уже в хронике его преемника, да и то в тех нечастых случаях, когда престолонаследие протекало гладко, преемник оказывался законным наследником покойного, а его царствование было достаточно благополучным для того, чтобы он мог озаботиться составлением собственной хроники.
В нашем случае смерть Иясу мало отразилась на развитии гондарской официальной историографии, поскольку это была смерть царя, но не правителя. Двором по-прежнему управляла царица Ментевваб, и «История царя царей Адьям Сагада и царицы Берхан Могаеа» не прерывается резко, а вполне плавно завершается описанием плача царицы по своему сыну, а затем следуют подробное изложение совещания кварасцев о выборе нового царя и описание похорон Иясу II. При всей шаблонности описания подобных этикетных моментов оно оказывается достаточно информативным для знакомых со стилем придворного хрониста и его способом передачи фактов. Так, при «Уборе нового царя и Ментевваб, и все ее родичи дружно ссылаются на волю покойного Иясу II иметь своим преемником не одного из старших сыновей от амхарской жены, а младшего сына от оромской жены, который и упоминается под своим оромским именем Вайю, — верный признак того, что это был выбор именно кварасцев, которые и при жизни-то Иясу мало считались с его волей. Далее, в изложении хрониста Ментевваб при воцарении своего внука заявляет о желании уйти в монастырь. Если вспомнить, что то же самое происходило и при воцарении ее сына, и о ее положении в царствование Иясу II, то становится ясным, что такое же положение она собиралась занимать и в царствование внука, которого отныне стали называть уже не оромским, а христианским библейским именем Иоас.
Так оно и случилось. Для гондарской же официальной историографии это обернулось тем, что «История царя царей Иоаса» явилась простым продолжением «Истории царя царей Адьям Сагада и царицы Берхан Могаса», продолжением настолько непрерывным, что первая глава безо всякого вступления начинается словами: «А утром в пятницу собрались князья...» (с. 146). Это продолжение оказалось все той же придворной хроникой с подробным перечислением наместников, явившихся в Гондар с соболезнованиями и уверениями в преданности, описанием поспешной коронации Иоаса и т. п. За этой церемониальной стороной придворной жизни автор не забывает и такие важные события реальной политики, как брак дочери Ментевваб и сына Микаэля Сэхуля, призванный скрепить узы, связывающие царицу с ее новым союзником. Лишь отметив по традиции наступление нового эфиопского года, хронист спохватывается и вспоминает, что пишет историю уже нового царя: «Вот напишем историю царя нашего Иоаса и царицы нашей Валата Гиоргис» (с. 149), называя здесь Ментевваб ее крестным именем. Так будет он именовать ее и в дальнейшем, поскольку ее царское имя (Берхан Могаса) было дано ей по одному из царских имен покойного сына (Берхан Сагад), и здесь оно было уже неуместным. Далее, как и положено, следует пространное вступление к новой хронике с пышными риторическими и богословскими изысками, характерными более для начала прошлого века, времени наивысшего расцвета царской историографии. Однако это не возвращение к прежнему стилю, а просто дословное заимствование из «Истории Сисинния, царя эфиопского» [16, с. 155-156]. После этой вставки хронист снова переходит к «встрече у решетки» и назначениям на должности, столь привычным нам по «Истории царя царей Адьям Сагада и царицы Берхан Могаса». Повествование становится таким же монотонным, и лишь опытный глаз знатока хитросплетений гондарской политики способен различить под его скучной поверхностью подводные течения придворной борьбы.