Конечно, все князья были и воинами царя, и военачальниками собственных войск, и положительный образ князя должен был иметь весь набор необходимых воинских достоинств. Но в силу непременной иерархии и литературного этикета все достоинства князей не могли идти ни в какое сравнение с достоинствами царя, который тоже был воином по преимуществу, живым (а точнее, литературным) олицетворением идеала.
В новых условиях придерживаться этой старой схемы не было никакой возможности, и хотел того хронист или не хотел, но князья уже вышли на первый план политики, а следовательно, и истории. Они вели войны, и они предводительствовали в сражениях, которые выигрывали или проигрывали сами, без царского участия. Приписать их достижения царю при всем желании было нельзя; единственное, чем их можно было связать с царем и за что похвалить в царской хронике, «верность», т.е. отстаивание царских интересов. Однако и этот критерий плохо работал в тех обстоятельствах, когда слабая царская власть вынуждена была то и дело использовать одного вассала против другого, и «верным», таким образом, оказывался то один, то другой.
Кроме того, непонятными оказывались и «царские интересы», так как одно дело — интересы царицы Ментевваб, а другое — интересы Иоаса. Как бы то ни было, активными действующими лицами все больше становились князья, и царская история, несмотря на свой ярко выраженный придворный характер, строгое соблюдение принципа погодных записей с непременными новогодними «встречами у решетки», становилась все менее «царской» по своему содержанию. До собственной «княжеской истории» оставался один шаг.
И он был сделан учеными приверженцами Микаэля Сэхуля, потому что вторая часть так называемой «Истории царя царей Иоаса» в том виде, в котором она дошла до нас, есть, собственно, самостоятельное произведение со своим названием: «История дедж-азмача Микаэля». Здесь она имеет характер отдельных вставок, включенных в общий свод, видимо, позднее; но то, что они были вырваны из какого-то самостоятельного и первоначально достаточно цельного и стройного произведения, сомнения не вызывает. Оно имеет и свое собственное вступление, которое следует сразу же после слов: «Напишем историю рождества и историю деяний раса Микаэля» (с. 171), и генеалогию его, и построено как хронологически последовательное изложение его походов. Здесь Микаэль прославляется не только как смелый и удачливый военачальник и выдающийся человек — «никого не было превыше его из рожденных женщиной в земле Тигрэ, и никто не возвысился, подобно ему, изо всех людей Эфиопии» (с. 172), — но он восхваляется и как почти независимый государь: «И пропало в стране его воровство, и разбой, и обман, и никто из людей не говорил ничего дурного. Да что люди! Гиена и та, когда видела осла, не кусала его и не трогала, и лев не задирал корову, волк боялся овцы и не трогал ее» (с. 173).
Однако, для того чтобы удостоиться собственной хроники, мало быть могущественным и почти независимым областным правителем; для этого требовалось еще и обоснование высшего, идеологического порядка. Здесь, как ни странно, Микаэлю много помогли его завистники и противники — кварасцы и амхарцы. Когда в июне 1763 г. из Египта пришел в Гондар с посланием патриарха александрийского авва Варку, сторонник богословского учения Ябо Барья, пользовавшегося поддержкой Микаэля в Тигрэ, амхарская партия, к которой примкнул и рас Вальда Леуль, спровоцировала волнения в столице и потребовала удаления и осуждения «еретиков». Есть основания предполагать, что у этих религиозных волнений была своя вполне политическая подоплека и направлены они были, с одной стороны, против кварасца Эшете (с. 200), а с другой — против тигрейцев, которым благоволила Ментевваб. Микаэль счел нужным вмешаться и обернул эту затею против ее устроителей. Он сам явился в Гондар во главе своего войска, привел туда предводителей гонимого учения вместе с Ябо Барья и заставил двор и столицу признать это учение. Это была беспрецедентная демонстрация силы, осуществленная, правда, под благовидным предлогом защиты веры и мира в государстве. Все это сыграло свою роль впоследствии, когда 27 марта 1767 г. Вальда Леуль умер и борьба трех партий в столице — квараской, амхарской и оромской — достигла крайней степени ожесточения. Тут Ментевваб вспомнила про миротворца Микаэля и, боясь кровавой смуты в Гондаре, пригласила его на место покойного.
Прибытие Микаэля с войсками, разумеется, не предотвратило борьбы, но заставило перенести ее из столицы, которую он твердо контролировал, в области. В усобицах с правителем Дамота Фасилем, сыном известного нам Варання, сошли со сцены виднейшие кварасцы, братья Эшете и Евеевий, один из которых погиб в битве, а другой умер. Один из царских дядьев — Бирелене без участия Микаэля был назначен наместником в Бегамедр, где погиб от руки Йе-Марьям Барья, сына Айо, прежнего правителя Бегамедра и старого врага Микаэля. Микаэль воспользовался удобным случаем расправиться с ним и пошел на него походом, взяв с собою царя Иоаса и горевшего мщением второго его дядю — Лубо. Йе-Марьям Барья был разбит, пленен и зарезан мстительными оромо. Казалось, все шло хорошо для Микаэля: его соперники уничтожали друг друга, а он мог играть свою роль верного слуги царя, незаинтересованного мстителя за царские обиды. Впрочем, наивных людей при дворе не было. После гибели Йе-Марьям Барья все разнородные силы, участвовавшие в борьбе за власть и влияние, — и Фасиль из Дамота, и кварасцы, и оромская партия во главе с Лубо — все были настолько встревожены усилением Микаэля, что дружно объединились против него, привлекли на свою сторону царя Иоаса и от его имени приказали Микаэлю оставить должность гондарекого коменданта — «главы дома царского» — и отправляться к себе, в Тигрэ. Многое рассказывают о враждебных действиях царя по отношению к Микаэлю: и то, что Иоас послал своих телохранителей на помощь Фасилю пред его битвой с Микаэлем, и то, что в него стреляли из окна царского дворца. Здесь, однако, важны не детали, а то, что Иоас, безусловно, встал на сторону противников Микаэля. Реакция Микаэля была быстрой: он разбил в бою объединенное войско своих противников, привел с Вахни нового царя, а Иоаса велел удушить. Новый царь, Иоанн, двоюродный дед Иоаса, был семидесятилетним стариком, от которого можно было не ждать опасных неожиданностей. Это был конец самостоятельной царской власти в Эфиопии XVIII в. и соответственно конец царской историографии.