Собственно говоря, этот конец наступил задолго до удушения Иоаса, который реальным правителем не был никогда. Он наступил, когда царица Ментевваб, теряя власть, вынуждена была призвать Микаэля. С этого времени «история царя Иоаса и царицы Валата Гиоргие» превращается, по сути дела, уже в «историю деяний раса Микаэля». И хотя царский историограф, сообщая о воцарении старца Иоанна, обещает, что «повествование же истории его напишем мы, как вразумит нас дух святой» (с. 196), официальная царская историография в Гондаре уже не могла продолжаться: она погибла вместе с царской властью. Правда, в Гондаре кроме номинального царя оставался и реальный правитель — рас Микаэль, и описание его деяний можно было бы счесть за продолжение если не царской, то по крайней мере официальной историографии, но знакомство с этим произведением показывает, что это не так. Это естественно, ибо к этому времени традиция царской историографии в Эфиопии имела уже полутысячелетнюю историю и свои выработанные и достаточно жесткие каноны, чтобы так легко перейти от истории царской к истории княжеской. Кроме того, и сам Микаэль формально не уничтожил царской власти и являлся (тоже формально) лишь «главою князей» и, таким образом, по отношению к царю лишь первым царским слугою, т.е. фигурою второстепенной согласно литературному этикету официальной историографии. Можно сказать, что вся «История» Микаэля есть отчаянная и безуспешная попытка преодолеть каноны старого жанра, сохраняя при этом жанр как таковой.
Путь для этого анонимный автор выбрал весьма своеобразный, который можно было бы назвать «методом нагнетания». Он изображает своего героя идеальным князем за невозможностью изобразить его идеальным царем, но при этом настолько нагнетает степень всякой положенной по чину такому князю добродетели, чтобы количество перешло в качество и сам герой тоже перешел бы в другое качество. Насколько автору это удалось, судить, разумеется, читателю. Здесь же любопытно проследить сам метод. С самого начала Микаэль предстает пред читателем не просто как один из «многих любимцев у царей», «глава дома царского». Именно ему приписываются инициатива воцарения Иоаса и защита интересов «царя-младенца». А такая услуга царской власти, как возвращение короны (вернее, даже не самой золотой короны, которую разломали и поделили, а большой жемчужины из нее), потерянной в свое время Иясу II, вырастает до эпических размеров. Сама жемчужина изображается как символ и олицетворение «царства христианского», утерянного Иясу II. Без нее и царствование Иоаса было как бы не вполне законным. Обретение этой жемчужины Микаэлем было, таким образом, равно обретению царства, которое он по верности своей (этой непременной добродетели князя) вручает Иоасу. Все это дает автору основание потребовать для своего героя ни больше ни меньше как наследственного (до седьмого колена) права на высшую государственную должность «главы дома царского». С точки зрения гондарских реальностей это было совершенно несусветное требование: государственные должности в Эфиопии никогда не были не только наследственными, но даже пожизненными. По сути дела, это было требование наследственной если не царской, то, во всяком случае, государственной власти в стране. Впрочем, судя по тому, что наш автор тут же сравнивает Микаэля с отцом царицы Савской, который за свои заслуги перед Эфиопией был избран царем, именно такая власть и имеется здесь в виду. Не смея высказать это прямо, автор тут же сообщает о совершенно вымышленном и фантастическом «завете», который якобы заключили «митрополит, архиереи, протоиереи и иереи» между царем и Микаэлем.