Эфир. Сборник
Наталия Романова
Эфир
Он ненавидел этот город, который только по стечению обстоятельств, чьему-то упущению в географии, считался таковым. Распластанный на двух холмах частным сектором, вечно пыльный, всегда нищий населённый пункт, потерянный в топографии огромной страны.
Детство – лучшее время жизни. Даже самый грязный забулдыга вспомнит какую-нибудь байку и мечтательно закатит глаза. Бездомному псу в липкую грязь вспомнится пора беззаботного щенячества.
Юра не помнил ничего. Или мечтал не помнить.
Только вечная пыль на белых подоконниках, запах прелых листьев среди зимы и шлепки перезревших абрикосов на улицах.
Он должен был уехать сразу после похорон матери, но остался. Гулкие всхлипывания тёток, причитания плакальщиц и яркие пятна тыкв – всё, что он запомнил. И воздух. Целлофановый воздух. Шуршащий.
Он приезжал редко, мог бы чаще, мог. Но не чувствовал угрызений совести. Мать доживала одна. Звонил. Отсылал деньги. Исполнял долг. Не более.
А ведь она его любила. Должна была любить.
Он мало помнил себя, лет до семи не помнил вовсе. Память проявила милость. Потом урывками.
Пыль. Крики. Запах чего-то терпкого, вызывающего рвотные позывы, позже узнал – перегар.
Родного отца Юра не помнил, даже не знал о нём ничего, был ли он? Конечно, был, дети в утробе женщины самопроизвольно не появляются, но мать ничего не говорила о нём, а Юра не спрашивал. Не до сантиментов.
Отчим появился лет в пять, может, позже, перед первым классом – точно.
Первое сентября, мятый букет хризантем и новенький скрипучий ранец Юра запомнил хорошо. Как и ботинки, которые блестели у крыльца с облезлой краской, но к тому времени, как оказались в толпе у школы, были покрыты слоем пыли.
Он ненавидел пыль.
Мать работала медицинской сестрой, ему кажется, работала она всегда. В две смены. В три. Он помнил урывками – стопки выглаженного белья, пара бутербродов утром и стакан молока на тумбочке рядом с его кроватью, мимолётные поглаживания по мальчишеской макушке. Тогда он замирал. Не знал, что делать.
Как увернуться от кулака – знал. Долг в соседнем магазине за водку и карамельки – знал. Знал, что два раза в месяц мать исправно оплатит долг. Как реагировать на нечаянную ласку – не знал. Замирал.
В девятом классе он не замирал, отпрыгивал, как от укуса осы. Его тошнило.
Стены в доме были слишком тонкие, дощатые, покрытые старыми бумажными обоями, которые кое-где шевелились даже от звуков. От скрипа старой кровати под пьяным телом отчима. Юра знал достаточно, чтобы давиться своей тошнотой и непониманием.
Запах перегара, немытое тело и скрип, от которого хотелось выть.
Терпела ли она? Хотела?
Он так и не узнал. Уехал в область.
ПТУ. Общежитие. Рвота до желчи от первой рюмки какого-то пойла. Девица, выкрашенная так, что в темноте казалось – на месте глазниц сквозные дыры. Скрип кровати.
От армии не пришлось косить. Недобор веса.
Работал по специальности. Автомеханик. Хорошая специальность. Сытная. Разбитная.
Времена гаражных мастерских, стихийно переименовывающихся в «автосервис» и СТО.
Его «золотые» руки были нарасхват, оказалось, не только руки. Жёны состоятельных клиентов не брезговали молодым механиком, он не брезговал ими. Любой.
Наплыв старых иномарок в страну гарантировал доход и стабильность. Работу в любое время суток.
Первую жену он увидел случайно. Знал, что у хозяина автосервиса есть дочь, но не встречал. Зато часто слышал. От её матери. Та была повёрнута на своём ребёнке и говорила о дочери даже в перерывах между сексом.
У дочери такой привычки не было. Она заедала секс мятными конфетами и копну рыжих волос забирала в высокий хвост.
Свадьба была громкой, блудливые глаза тёщи пьяно сверкали. Мать не приехала. Прислала телеграмму. Он был рад.
И им бы жить. Но пыль на белых подоконниках мешала. Юра орал и требовал чистоты в доме, устраивая секс-марафоны ночью. С женой. И днём. С другими.
Пока не застал её. С двумя. Любуясь. Было чем. Захотелось стать третьим. Но своё дело хотелось сильнее. Они даже не услышали писк видеокамеры. Юра насладился зрелищем вдоволь, прежде чем увидеть расширенные от ужаса глаза своей жены.
Он дрочил потом, в ванной, пока она стучала в дверь и ревела в голос. Дрочил и смеялся, захлёбывался смехом и своей удачей.
Тесть не стал спорить, отдал половину бизнеса. Разделил пополам, как двое, кавказской внешности, разделили его дочь.
И всё налаживалось. Так, что сам себе не верил. Что это он. Он!