- Приехали, - повернула ключ зажигания, вопрошающе смотря на своего попутчика.
- Да, - он не хотел выходить из салона, и дело было не в моросящем дожде или срывающемся ветре, не в холоде, что ждёт его на улице и в жизни.
- Можно… к тебе? – не ждал ответа, знал.
- Ладно, - она слегка пожала плечами и согласно кивнула, ему на удивление, до подпрыгнувшего сердца и остановки дыхания. На время.
Пока ехал лифт, медленно и скрипуче, отмеряя этажи, он не знал, что говорить. И надо ли. Она молчала. Повернула ключ, щёлкнул замок, в руке мелькнул знакомый брелок. До боли.
Он остановился на пороге. Молча. В страхе. Та же квартира. Те же запахи. Тот же спуд тишины, отчаяния и злости. На весь мир и себя. Взаимный. Гнетущий.
Но прошёл. Среди тишины мелькало пятно светлых волос и округлого лица, рук, протягивающих тапочки, и тихое: «Проходи».
Остановился у глухо закрытой двери, на треть секунды, и прошёл на маленькую кухню, вслед за ней… Невыносимо привычно.
- Солянку? – она уже доставала керамические тарелки. Те же.
- Да, пожалуй, - глядя на салфетку. Ту же.
Лимон, каперсы, оливки. Две рюмки водки. Молча.
- Может, второе? – ничего лишнего, вопросы по существу, почти благожелательно.
- С удовольствием, - улыбнулся, смотря на тарелку. Мясное рагу, цветные овощи. В этом она вся, ей всегда было мало «вкусно», ей было необходимо «красиво». Дольки красного перца, жёлтого, зелёного, черри, бесцветный цукини и яркая тыква.
- Как мама? – смотрела спокойно, немного отрешённо.
- Был инсульт, сейчас всё нормально.
- Я не знала, прости.
- Ничего, я тоже не сразу узнал.
- И как же она одна?
- Справилась…
- Надо было мне позвонить.
- Она постеснялась.
- Зря, - тихо, - не чужие.
Разговорились. Вдруг. Почти улыбались, почти.
- Как ты, где?
- На буровых…
- Оооо, тяжело?
- Привыкаешь, - он безразлично пожал плечами.
Не тяжело, в разы легче, чем в этом городе, в этом дворе, в этом воздухе. Он уставал до предела, до вымотанных нервных окончаний, чтобы уснуть раньше, чем упадёт на постель, чтобы позволить себе роскошь не думать, не вспоминать. Работа вахтовым методом, вдали от всего, что он знал. Он не использовал свой отпуск, как делали его коллеги, жил на материке, в доме на одну комнату, с белыми стенами и потолком, прокуренным воздухом и воспоминаниями, пока не находил работу на время отпуска. Любую, максимально тяжёлую, чтобы не думать… Невыносимая роскошь – воспоминания.
- У тебя кто-то есть? – он удивился этому вопросу, посмотрел в глаза, на лицо, до острой боли знакомое, до холода по спине – незнакомое. Не было смысла врать. Ей врать.
- Нет. Я пытался поначалу, хотел что-то доказать, возможно, злился. Но уже давно нет, так лучше.
- Совсем? – удивлённо поднятые брови и широкие глаза, как когда-то давно.
- Маша, - как тяжело сказать «Маша», - ты представляешь, где я живу? – улыбаясь в ответ.
Не «мой дом», а «живу».
- А у тебя? – замер, не дыша.
Она промолчала, словно не слышала вопроса. Потом перевела тему на что-то нейтральное, на свою работу, учеников, инфляцию…
- Ты можешь остаться, - показалось, что улыбнулась, - тут, на диване, - глазами на маленький диванчик на кухне, где они сидели.
- Спасибо.
Очень хотелось курить, но даже когда он жил тут, он не курил в квартире, никогда. Встать и пройти на лестничную площадку? Потерпеть?
Хотелось курить и не хотелось спать. В спальне был слышен шорох, а потом стало тихо. Всё, что он хотел – это туда, к Маше, в их спальню. Как угодно, хоть в углу, но дышать с ней одним воздухом.
Вышел покурить, чтобы заглушить невыносимое желание, руки тряслись. Одна сигарета, другая.
Решение.
Он вошёл в спальню, удивился духоте, масляный калорифер работал едва ли не на полную мощность. Она никогда не любила жару, всегда скидывала во сне одеяло и шарф на улице. Почти не думая, нажал кнопку отключения. «Угорит», – мелькнула мысль, открыл форточку и лёг рядом.
- Пожалуйста, - она повернулась к нему и закинула руку на шею, настолько привычно, что всё, что он смог – не дышать, - пожалуйста, закрой окно, мне холодно, так холодно.
Тут же закрыл, включил, прижал к себе, смотря на спящее лицо. Рот приоткрыт, дышит неровно и чаще через рот, иногда дыхание прерывается, словно спотыкается о всхлип или стон и снова через рот. Голова сырая от пота, лоб, нос, спина, но ей холодно, «так холодно».
Он прижимал её и не верил сам себе и тому, что это Маша. Его Маша.
Они жили в одном дворе, почти не замечая друг друга, но зная, кто есть кто, кивая и говоря «Салют» при встрече. Она всегда улыбалась, как маленькое лучистое солнышко, без умолку говорила, казалось, тысячи слов в минуту, перескакивая с темы на тему, и смотрела настолько открыто, что казалось, её светло-карие глаза, прозрачные, почти кошачьи, немного янтарные, с лучами по радужке, как солнце, могут составить конкуренцию небесному светилу.