- Вооооон! Вон из моего дома, шалава!
Ваня пытался урезонить мать, сказать ей что-то, объяснить, что любит эту девушку, что он первый мужчина в её жизни, а будь он сто первым – это не имело бы для него значения. Он любит Машу, любит.
Но мать кричала прямо в пунцовые щеки девушки, что она совратила её мальчика, что она развратная девка, которой место в борделе, а не на её диване. Его девушка, его личный лучик света с пунцовыми щеками, совратила его, почти двадцатиоднолетнего мужчину, за плечами которого уже был опыт с женщинами, как правило, старше его. Он ощущал себя взрослым, опытным мужчиной рядом с Машей, но его мать не хотела ничего видеть или знать. Она кричала, пока девушка быстро выбегала из их квартиры, а за ней и Ваня.
Они молча, она плача, дошли до квартиры Маши, маленькой двушки, где она жила с бабушкой, и прошли на кухню.
- Анастасия Михайловна, - просто сказал Ваня, - я бы хотел жить тут, с Машей, а когда ей исполнится восемнадцать, через месяц, мы сразу подадим заявление.
- Вы не торопитесь? – она смотрела на заплаканную внучку и пальцы парня, который нервно крутил сигарету, пока не сломал её, и достал следующую, чтобы и её постигла та же участь.
- Нет, - ответил твёрдо, - вы можете не переживать, до восемнадцатилетия у нас ничего не будет.
- Ну, это уж не моё дело, как решите, - ответила бабушка, - раз уж пришли жить, давайте начнём с ужина, что ли, - и улыбнулась.
Стены в двушке были словно из картона, они слышали бабушкино сопение за стеной, понимая, что она так же слышит их. Маша отвечала на поцелуи и ласки, но дальше этого не шла, а он не торопил, не хотел делать это на скрипучей кровати, со свидетелями за стеной. Перед глазами стояла мать, которая пришла через день и кричала, угрожая и извергая ненависть к его Маше. Он хотел забыть всё, и, главное, чтобы Маша забыла.
- Знаешь, я так счастлива, - прошептала Маша ему, думая, что бабушка не услышит, стоя у плиты.
- Вот и хорошо, - отозвалась Анастасия Михайловна, - давайте выпьем, у нас два повода, - подмигнула.
Через три дня после восемнадцатилетия, они подали заявление и выбрали дату свадьбы, решив, что торжество будет скромным. Сбережений было немного, подработка у Вани малооплачиваемая, пенсия бабушки, да зарплата Маши. Он порывался бросить институт, было невыносимо стыдно «сидеть на шее» его девушки и её бабушки, но Анастасия Михайловна сказала твёрдо:
- Не выдумывай, жизнь не завтра кончается, институт у тебя хороший, профессия престижная, даст бог, устроишься потом удачно, а пока и перетерпеть можно.
Немного выпив, Маша раскраснелась и счастливо поглядывала на Ваню, улыбаясь ему, иногда утыкаясь губами в плечо в рубашке, целуя незаметно ткань, отчего сердце его останавливалось, и желание пробегало по телу.
- Так дети мои, - вдруг сказала бабушка, - вы теперь взрослые, сами справитесь, а я, пожалуй, съезжу в отпуск.
- Как? Куда? – сыпала вопросами Маша.
- В Белгородскую.
- Зачем?
- Милая моя, сколько я в родных краях не была, ты поезда всегда плохо переносила, пора уже и проведать. Родных своих, тёток да братьёв, могилам поклониться, одноклассников увидеть… Деньги я давно откладывала, и на свадьбу хватит, да и вам вдвоём остаться не помешало бы.
Они остались. И в эту же ночь стали близки по-настоящему. Никогда Ваня не ощущал подобного фейерверка чувств, словно кто-то сжимал диафрагму и не отпускал. Он любил свою Машу, настолько сильно любил, что наконец-то войдя в неё, он почувствовал едва ли не опустошение, настолько сильными были его эмоции, которые лились на его солнечную девушку.
Он любил её, любил.
Он любил её и сейчас, спустя все эти годы, держа в руках уже повзрослевшую, очень худенькую женщину, он понимал, что любит её, всегда любил и всегда будет любить. Желание тёплой волной пробегало по телу, но он умел игнорировать желание, оно было не так важно, как болезненная необходимость любить свою Машу. Необходимость, которую он игнорировал всеми силами в течение последних лет, подчиняя её невыносимой боли потери.
Утром Маша сказала, что ей не надо на работу, каникулы, и сегодня дополнительный выходной. Она растерянно и тихо ходила по квартире, всё такой же, как и оставил Иван. Аккуратный ряд цветочных горшков, любовно расписанных Машей, шторы, подшитые вручную её руками, керамические горшочки, служащие украшением кухни. В этой квартире каждый сантиметр площади был продуман и сделан с огромной любовью. Всё было точно так же… дверь во вторую комнату была так же плотно закрыта, и Иван понимал, что и там всё по-прежнему. Маша проходила, словно не видя ручки бронзового цвета, не замечая, Иван каждый раз ударялся, как о стену холодного воздуха, рядом с дверью молочного цвета.