Стоя в спальне, она поправляла шёлковый халат, задумчиво глядя едва ли в окно, едва ли на стену. Иван не выдержал, сделал пару шагов, всего пару, встал за её спиной, провёл руками по серому шёлку, поправил светлые локоны. Он больше не мог игнорировать своё желание быть с ней, быть в ней. Целуя её шею, он сдерживал себя от излишне резких движений, боясь спугнуть, но, уложив её поперёк кровати, увидел её, лежащую под собой, почувствовал на удивление робкие прикосновения, и его уже невозможно было остановить. Он целовал и целовал, прикусывая и оставляя следы на её теле, он почти рычал, почти сходил с ума от нетерпения, проводя руками по бёдрам, по гладкой коже, выше и выше, до самых интимных мест. В какой-то момент его вожделение победило потребность вызывать ответное желание в Маше. Он впился ей губы, одновременно сдёргивая халат и входя в женщину, понимая, что она не слишком подготовлена, и это не имело для него значения.
В то же мгновение он остановился, приподнявшись на руках, смотря вниз, на распахнутый шёлк халата и её непривычно худенькое тело.
- Изменилась? – он впервые да за эти часы увидел эмоции на лице Маши.
Иван не знал, что сказать, он зажмурил глаза от того, что их жгло, он боялся, что она неверно поймёт эти непрошеные слёзы. Судорожно подбирая слова, он замер в ней. Сказать: «ты прекрасна», «красивая»? Картонные фразы, которыми он не пользовался никогда, дежурные, не для его Маши. Он сказал то единственное, что смог произнести, и что было эквивалентом всей его жизни.
- Я люблю тебя, - тихо, в губы, - я люблю тебя, Маша, я так тебя люблю.
Иван тихо зашёл в квартиру и улыбнулся запаху пирогов. Пару месяцев он жил тут, с Машей. Она не приглашала его, и каждое утро он опасался, что она скажет: «Всё, достаточно», но она не говорила. Он пользовался своими же ключами, которые однажды оставил, целовал на пороге свою Машу перед тем как уйти, и когда возвращался. Он даже не привёз свои вещи, заходя к матери переодеться, игнорируя её слова и взгляды.
Мать с годами то ли потеряла хватку, то ли силы, иногда казалось, что её ругань – скорее дань чему-то, какому-то образу. Иван не хотел разбираться и в этом, его волновало одно – его Маша. Он хотел вернуть её, навсегда.
- Маша, Марья, - с улыбкой зашёл в спальню и остановился, как вкопанный, влитой, закаменевший. Она стояла у окна. Ставшая вдруг ещё меньше, почти неземной, прозрачной и каменной. Он видел крупную дрожь по всему телу Маши и растрёпанные волосы.
- Маша?
Не отвечала, не повернулась, только сильней тряслась. Он схватил её, сильно, наверняка болезненно, и она стала оседать в его руках, повторяя и повторяя какой-то невнятный набор фраз, не имеющий никакого смысла. Пока не стала кричать и бить себя, царапать до потёков крови. По рукам, ногам, животу.
- Убери его, убери его, убери его из меня, - требовала Маша, пока он держал её, позволяя царапать себя. Не обращая на это внимания, потому что, наконец-то, понял, понял, что случилось.
- Маша, Маша, нет, успокойся, подумай, Маша.
- Нет! Это предательство, предательство, я не могу.
- Машенька.
- Я виновата, я виновата, а теперь предам её?!
- Ты не виновата.
- Виновата! Я виновата, я должна была пойти другой дорогой, через другой перекрёсток, я должна была держать её крепче, это я должна была умереть!
- Мааааашааа, - отчаяние в её словах, в его, в воздухе, - поверь мне, поверь, ты не виновата. Не виновата! Но и этот ребёнок не виноват… Маша, это наш ребёнок, наш, Маша, - он уговаривал, просил, умолял.
Она была непреклонна. Она не имеет права быть матерью, она не имеет права радоваться. Она не станет предавать их дочь. Никогда.
И, наконец, согласившись, он сказал:
- Да, Маша, завтра с утра мы поедем к врачу.
- И сразу?..
- Как скажешь… - боль, которая все эти годы жила в нём, росла в геометрической прогрессии, сворачивалась тугими узлами, жгла воспоминаниями, сейчас главенствовала, танцевала свой безумный танец, таращась страшными глазами и жёлтыми белками.
Заставив Машу выпить, он сидел и смотрел, как она спала, потея от жара калорифера.
Всё, что он спросил – почему она не сказала, что не предохраняется, она ответила невнятное «не подумала». Он поцеловал её, спящую, и задохнулся от боли, когда провёл рукой по плоскому животу.
Иван всегда хотел детей, но было разумно подождать, закончить институты, ему найти хорошую работу. В год, когда не стало бабушки Маши, она вдруг сама заговорила о детях, вспоминая, как тяжело они жили с бабушкой, но какой счастливой она росла, убеждая, что не так и важно, будут ли у ребёнка фирменные игрушки или одежда. Через несколько месяцев Маша забеременела, и это было счастливое время, солнечное, радостное.