Он прислушивался к каждому движение малыша и наблюдал, как хорошела его Маша. Какой необыкновенной красавицей она становилась месяц от месяца, пока на свет не появилась маленькая девочка, похожая одновременно на маму и папу, требующая к себе пристального и постоянного внимания обоих молодых родителей. Он никогда не уставал так, как в тот, первый год, но никогда не был так счастлив. И потом, когда они пошли в садик, на танцы, в кружок рисования и на подготовку к школе, он был счастлив, живя в своём мирке со своей Машей и дочкой.
Пока осенним днём ему не сообщили по телефону, сухо… Он мчался в больницу, не чувствуя ног, не понимая до конца, что произошло, и насколько это необратимо. Почему-то в этот момент он не думал о дочке, загнав эту мысль далеко за край своего сознания.
Он ворвался в палату и увидел Машу – синяк на половину лица, гипс, сухие губы, ободранные до крови.
- Пока мы держим вашу супругу на седативных препаратах, но долго это продолжаться не может… Вам следует подумать, как успокоить её, - произнёс седой врач, смотря на пока ещё до конца не осознающего мужчину.
Потом он осознал, он выл от боли и безвыходности, когда относил маленькое платьице и ботиночки, передавая их через грязно-зелёную дверь. Он готов был содрать с себя кожу, умереть сам тысячу раз, но вернуть время вспять, изменить, обнять, прижать к себе маленькую непоседу и никогда не выпускать из рук.
Потом он ходил в больницу ежедневно и видел, как угасает его Маша, как стирается в её сознании грани сегодняшнего и прошлого. Он отвёз её на могилку сразу после выписки, как только она смогла стоять на ногах хотя бы немного, и всё, что мог – это держать её.
Потом был суд, нелепый приговор, показавшийся плевком в адрес родителей, его желание убить этого мужчину с жёлтыми белками и бегающими глазами.
Потом они с Машей стали отдаляться друг от друга. Просто перестали разговаривать, они молчали сутками, неделями, месяцами, пока он не собрал вещи и не уехал на буровые вышки, сознательно идя на понижение в должности, лишь бы не вспоминать, не испытывать боли, в поисках забытья.
Он приезжал только на день рождения дочки и на день её смерти, избегая в этот день ходить на кладбище, опасаясь увидеть Машу.
Он обещал себе, что сможет жить, начнёт сначала, но жестокая правда состояла в том, что он не мог, он не мог ничего… он любил Машу, он хотел её вернуть, быть с ней. Навсегда.
Сейчас он видел, что вернуть его Машу ему не получится никогда, но он любил и эту женщину тоже. Худенькую, с тихим голосом, говорящую мало и размеренно. Не отдающуюся страстно, не набрасывающуюся на него с поцелуями в нетерпении, как это было когда-то, а осторожно целующую, словно не веря ни в него, ни в себя.
Он любил её тогда, любит сейчас и будет любить всегда.
- Утром, - прошептал, перед тем как заснуть, а пока положил руку на живот, позволяя боли ещё глубже проникнуть в себя.
Иван проснулся через пару часов, от холода, окно было настежь распахнуто, и ветер, вперемежку со снегом, гулял по спальне.
- Маша, - он подскочил моментально, подбегая к окну почти в суеверном ужасе. На дорожке из белого снега не было никаких следов, он нервно обернулся, шаря в карманах в поисках сигарет.
- Маша, что ты делаешь? – застал её, стоящую на табуретке, перед открытой дверью маленькой кладовки.
- Тут были огурцы солёные или хотя бы помидоры, где же они… - бубнила себе под нос раздражённо.
- Поехали, - он накинул на неё свою куртку, взял ключи от синей мазды, поставил Машу в сапоги на плоской каучуковой подошве и, поправив пижамные брюки, открыл перед ней входную дверь.
- Куда это ты собрался?
- Мы собрались за огурцами. Если на этих полках что-то и есть, то такое старое, что впору отравиться… пошли.
- Пошли, - она застегнула куртку, - не хватало ещё отравиться… перед завтра.
- Перед завтра, - повторил и молча захлопнул дверь.
Купив огурцы, съев почти всю банку, Маша, в конце концов, уснула, пообещав, что не уйдёт в больницу сама, без Ивана.
Он проснулся первым, глянув в окно, понял, что уже далеко после полудня.
- Маша, - легонечко толкнул, - Маша, мы опоздали.
- А? – она пододвинулась ближе и привычно обняла за шею Ивана, - нет, не опоздали, у меня ещё есть время встать на учёт, поживём пока спокойно, без нервотрёпки врачебной.