— Я уже соскучилась без тебя… Как же я буду, когда ты опять уйдешь по своим делам?..
Они пообедали вчерашним салатом и пельменями, и отправились на пляж. Оказалось, что время для Павла бежало быстро только тогда, когда он писал. В томном ничегонеделаньи на песочке время тянулось невыносимо медленно. Павел успел наплаваться, а до заката было, еще черт знает сколько времени. Оно будто растянулось, как жевательная резинка, и казалось, что день никогда не кончится. Было ощущение, будто в кишки вонзились сотни рыболовных крючков, и куда-то тянут, а тело вынуждено оставаться на месте. Павлу вдруг пришло в голову, что за последние двадцать пять лет он ни разу не лежал на пляже вот так, ничего не делая, просто, млея на солнышке. К тому же впервые за много дней пришло ощущение полнейшей безопасности, будто кепку-невидимку надел. Это невыносимое состояние, мухи в киселе, не скрашивала даже Валерия; она то головой о плечо потрется, то руку Павла себе под щеку подсунет, то шепнет на ухо что-то нежное.
Она неплохо плавала, но не могла, как Павел, махать против течения по полчаса кряду. Наверное, только благодаря тому, что вода была очень теплая, и Павел совершил штук шесть заплывов по полчаса, ему удалось скоротать время до заката. Одевшись, они неторопливо пошли домой.
И этот вечер был роскошен. Валерия приготовила филе палтуса и какой-то острый салат. Недопитая вчера водка из вмерзшей в лед бутылки оказалась еще приятнее, а настоящие устрицы под белое вино — оказались для Павла сущим откровением. Как биолог, проведший большую часть жизни в тайге, он ел все, вплоть до моллюсков и асцидий, но только в жареном или вареном виде. Глотать же живьем, кого бы то ни было, ему не доводилось, и он замешкался. Валерия засмеялась, и подала ему пример.
Проглотив несколько устриц и запив их стаканом белого вина, он спросил:
— Сколько же ты зарабатываешь?..
Она улыбнулась, сказала:
— Когда как… Если бы ты знал, сколько мужиков в наше время маются типично мужскими хворостями, да сколько подцепляют всякой заразы, когда суют куда попало, и при этом страстно желают, чтобы жена не узнала… Ты бы не спрашивал, сколько я зарабатываю… Но тебе не страшны никакие хворости… О, мой Спартак!
Она вскочила с табуретки и потащила его в спальню.
Вторая ночь с Валерией чуть не доконала Павла, его спасли, видимо, устрицы. Наутро он понял, что третью ночь он не выдержит, даже если съест пару килограмм устриц, и выпьет литр женьшеня с пантокрином, а потому он сказал, когда Валерия вылезла из постели, и сладко потягивалась, как разнежившаяся кошечка:
— Пожалуй, я тоже пойду по делам…
Она помрачнела, спросила, как можно старательнее делая свой тон безразличным:
— Когда придешь?..
— Честно говорю, не знаю… — обронил он. — Не сегодня-завтра выяснится, кто кукловод, и тогда завертится та еще карусель…
— Ну что ж, — грустно сказала она, — пойдем, позавтракаем вместе…
Он пробрался домой через двор соседа с параллельной улицы. Анна Сергеевна, копавшаяся на огороде, всплеснула руками:
— Господи, Паша! Где ты пропадал? Я извелась вся…
— Я ж предупреждал, что исчезну на пару дней… Меня тут никто не спрашивал?
— Спрашивал. Такой обходительный молодой человек, интересовался, когда ты вернешься. Я ему сказала, как ты учил, что, мол, уехал, что вернешься не раньше, чем через месяц…
— Отлично! Поесть там чего найдется?
— Конечно! Картошка. Я сейчас с погреба помидор достану…
Анна Сергеевна была в своем амплуа; когда не нужно было готовить для внуков, она могла питаться хлебом с водой, или картошкой, даже без помидоров или соленых огурцов. Павел прошел на кухню, наложил в миску картошки, полил постным маслом, а тут и Анна Сергеевна принесла банку прошлогодних помидор. Картошка с помидорами фирменной засолки, совершенно не приедалась, а потому Павел навернул всю миску, потому как завтрак у Валерии был более чем легким, в связи с тем, что Павел успел прикончить все, что она наготовила, еще вечером; ведь рыба, это не мясо, можно съесть раза в два больше. Жуя картошку, он сосредоточенно думал, с чего начать; с "игры в голос", или "кидания камней по кустам"? В голову, однако, не приходило ни единой путной мысли; опять приходилось ждать хода противника. Одно хорошо; та банда, которая хотела его непременно прикончить, вдруг тоже предложила переговоры. Что же за сослуживец такой выискался, который превратился в крутого мафиозо? Ну не Харрасов же, в самом деле! Всего его ума и фантазии хватило только на то, чтобы податься в хомуты!
И тут прозвенел телефонный звонок. Павел прошел в прихожую, переждал еще три звонка, после чего взял трубку, сказал, нарочито тягуче и лениво:
— Ал-ле-у?..
В трубке послышался уже знакомый голос:
— Здравствуй Паша. Ты что же, всерьез подумал, что мы поверим, будто ты уехал? А вот что семью спрятал, это ты умно поступил. Но мы не станем терять времени, вычислять, куда ты ее девал. Скорее всего, в Урман отправил, к родителям… Давай встретимся, и поговорим.
— Не о чем мне с тобой разговаривать… — пробурчал Павел. — Ты же видишь, что вам меня без шума и пыли не взять. Чего вяжешься? Мне побоку ваши бандитские заморочки… Еще пришлешь своих бойцов — мочить буду. Меня кореша менты отмажут…
В трубке послышался тихий смешок, после чего голос насмешливо произнес:
— А вот приходили к тебе вовсе не мои бойцы. Ты попал, Паша, в такой переплет, что хуже не придумаешь; приходили к тебе бойцы вашего главного городского авторитета. Так что, выбирай, что хуже: со мной, совершенно легальным представителем, совершенно легальной не хилой фирмы иметь дело, или с откровенными бандюгами? — в трубке снова послышался смешок: — А ты, Паша, здорово забурел; это ж надо, двух бандитов повязал… С каких это пор ты таким крутым стал? В роте, помнится, ты до самого дембеля был форменным салагой…
И тут до Павла дошло, что единственный человек в роте, который не догадывался, кто скрывается под маской добродушного увальня, это был замполит Комаревский. И он сказал спокойно:
— Что-то мне не верится, что ты представляешь солидную фирму, товарищ лейтенант Комаревский… Замашки у тебя типично бандитские.
Трубка долго молчала, наконец, там послышалось:
— Та-ак… Вычислил, значит? Или, по голосу узнал?
— Да как узнаешь по голосу-то? Четверть века прошло… Как говорят мои кореша менты, выяснил в результате оперативной разработки…
— Ну, если быть точным, я уже давно не лейтенант, а полковник, хоть и в отставке…
— Что, пенсия маленькая? К бандитам нанялся за жирный кусок? Так ведь ты зря ко мне прицепился. Помнишь, у меня в роте кот был? Он крыс давил на кухне… Так вот, вы меня за домашнего мурлыку принимали, а я кот-крысолов, я вас давить буду!..
— Ну, Паша, не кипятись. Давай переговорим. Может, и придем к консенсусу, как любил выражаться наш Меченый…
— Не получится у меня с тобой консенсусу! Ты мне уже тогда крысу напоминал, когда в душу лез, коммунист хренов… Достойная карьера, железного коммуниста, комиссара — в бандитские холуи…
— Паша, если бы ты был таким твердым, ты бы давно трубку бросил, — серьезно проговорил Комаревский. — Но коли не бросаешь, значит, чего-то ждешь…
— Ага… Хочу выяснить, чего вам, козлам, от меня надо?
— Ну, это не телефонный разговор! Давай встретимся и обговорим условия. Поверь, в накладе не останешься.
— Да опасаюсь я с вами встречаться… Топить пытались, киллера подсылали, а теперь, видите ли, вдруг договариваться приспичило… Что, так удивились, что я голыми руками с вашим киллером чуть не разделался?
— Да нет, Паша, обстоятельства изменились; ты мне теперь живой нужен. А с киллером, признаться, ты меня здорово удивил. Хотя, мне надо было сразу насторожиться, когда ты отделал двух моих парней…
— Ну ладно, и где ж мы с тобой встретимся?
— А где хочешь.
— Прекрасно. Знаешь, прямо у дверей горотдела милиции сквер? И там лавочка стоит, в аккурат шагах в восьми от парадной двери. Вот на ней и сиди сегодня в шесть часов. Там везде кусты, только со стороны горотдела открытое пространство, так что снайпера не посадишь, а в ближнем бою, мы еще поглядим, кто кого… Впрочем, если поблизости от лавочки увижу кого-нибудь, хоть отдаленно похожего на бойца, разговора не получится.