Я испугался и что было силы пихнул его ногой куда придется. Тот встрепенулся, словно ото сна, взглядом нашел мое лицо. Я кивком указал в сторону, откуда надвигалась угроза. Егерь тут же перевалился на другой бок, вывернул руку с корягой в сторону подползающего к нам сотрапезника и нажал на тот самый крючок, который показывал мне. Раздалось оглушительное стрекотание. Тра-та-та-та-та. Сотрапезник всплеснул руками и повалился навзничь.
— Окружить решили, гады, — прокомментировал, Герман. — Ну, все. Теперь один на один!
Он вновь направил свою грозную корягу в сторону леса. По сути, сотрапезнику стоило лишь дождаться, пока истекающий кровью егерь умрет. Затем добить его и меня и, забрав нашу корягу с рубалями, вернуться в курень. Но, по всей видимости, в силе духа сотрапезник сильно уступал Герману. Так бы мы и валялись в снегу, ожидая неминуемого конца, если бы не его храбрость и сила воли.
Мы пролежали не долго. Все это время Герман глубоко и ритмично дышал, уткнувшись лбом в грязную снежную кашу на дне воронки. Я боялся пошевелиться, поскольку не знал, что именно он делал. Как оказалось — собирался с силами. Взяв себя в руки и направив всю волю на то, чтобы не отключиться в очередной раз, он медленно встал со мной на груди во весь рост. Перехватив свой автомат поудобнее и направив его в сторону, где укрывался последний сотрапезник, он громко выкрикнул:
— Ты видел, что я сделал с мужами твоего куреня, сотрапезник. Ваше оружие бессильно против меня. Я даю тебе и твоему куреню последний шанс. Вот тебе мое слово. Ты медленно выходишь с поднятыми руками на тракт. Я забираю твою винтовку и отпускаю тебя на все четыре стороны. Продолжишь сопротивление — я убью тебя. В курене больше нет мужчин. Ты теперь хозяин. Все теперь — твое. Уходи и правь, как тебе вздумается. Я тебя не трону. Слово егеря.
В повисшей тишине было слышно, как ложится на поле боя свежий снег. Трясущимися то ли от холода, то ли от страха руками я покрепче обнял Германа. Пальцы у него за спиной увязли в чем-то горячем и липком. Я отнял свои руки и обомлел. Они были в крови, в крови Германа. Егерь же стоял не шелохнувшись, словно каменное изваяние, гордо подняв голову в сторону врага. Ответа не последовало.
— У тебя пять секунд на размышления, — выкрикнул Герман в лес. — Раз! Два! Три!..
— Стой! Не стреляй! — отозвался сотрапезник.
Я узнал его голос. Это был брат Курьмы. Тот самый погорелец, что жил всю зиму в нашем доме.
Видимо, блеф Германа сработал. Не веря своему счастью, пригибаясь к земле и высоко поднимая вверх свою винтовку, сотрапезник вышел перед нами из леса. Скользя и путаясь в полах своей шубы, он выбрался на тракт и медленно подошел к нам, демонстрируя всем своим видом, что более не собирается воевать.
— Ты обещал! — напомнил сотрапезник, медленно опуская винтовку к ногам Германа. Егерь не шелохнулся. Одним взглядом он указал сотрапезнику на ноги.
— Снимай снегоступы. И убирайся прочь!
И тот, быстро сдернув с ног широкие плетеные снегоступы, ушел. Сперва пятясь, видимо, опасаясь выстрела в спину, затем боком, а после и вовсе бросился бежать сломя голову.
Как только враг скрылся за поворотом, Герман издал глухой стон и повалился в снег. Еле дыша, он достал свой нож и обрезал ремни, что связывали нас. Одними губами, чуть слышно он прошептал мне:
— Рюкзак. Укладка.
Я понял, что егерь говорил про свой горб, оставшийся лежать в овраге, и тут же бросился к нему. Несмотря на то, что я оказался практически по пояс в снегу, холода я почти не чувствовал. Босой, в одних штанах, я кое-как добрался до егерского горба. Но тот оказался для меня неподъемным. Как ни пытался я приподнять его, глубоко утопленный в сугробе, он лишь слегка качался, не поддаваясь. Наконец, истратив все силы и изрезав об острый лед ноги в кровь, я решил, что, возможно, сам смогу отыскать ту штуку, о которой говорил Герман. Я раскрыл его горб, благо, он теперь не был ничем защищен, и стал в нем рыться. В снег полетели золотые рубали, волшебный шар, бесполезный егерский идол, но там не было ничего похожего на лекарствия. Ничего похожего на то, чем лечил в курене наш шаман. Ни оной настойки с глазом ворона, ни травы-сухоцвета. Вдруг я увидел яркий, словно одуванчик, продолговатый предмет. На его крышке был нарисован силуэт сотрапезника, перечеркнутый двумя палками. Такой же рисунок я вчера видел внутри второй головы Германа. Я схватил эту странную штуку и побежал обратно, скользя и спотыкаясь. Герман лежал на снегу среди трупов сотрапезников, изо всех сил борясь с желанием отключиться. Увидев меня с нужным ему предметом, он воспрянул духом. Я всунул ему в руки коробку. Негнущимися от холода, белыми, как снег, пальцами Герман открыл ее. В ней лежали две каких-то трубки. Герман вынул их и поочередно с силой ударил себя в ногу каждой.