Сигачиха опустила корзинку на траву и покачала затекшей рукой.
— Здравствуйте, соколики, здравствуйте, мои сладкие! Далеко ли путь держите, радостные мои?
Ромка поздоровался, чувствуя себя при этом неловко: Сигачиха-то, говорят, колдунья, наворожит чего-нибудь. Ромка, конечно, ни в каких колдунов или чертей там не верил — была нужда! А все-таки сейчас перетрусил чуток: черные-пречерные, глубоко спрятанные под седыми бровями глаза бабки, казалось, пронзали насквозь. У обыкновенных старух таких глаз не бывает. Да и нос у нее как у заправской колдуньи: длинный, загнутый к верхней губе. При каждом слове ее нос шевелится, как будто бабка постоянно к чему-то принюхивается и вот-вот скажет: «Фу, фу! Русским духом пахнет!» В общем, типичная баба-яга, с ней в лесу встречи не пожелаешь.
А вот Колька нисколько не оробел. Ему-то что, он парень вполне самостоятельный: отец-тракторист с утра до вечера в поле, мать-доярка с фермы не выходит, так что Колька дома лишь с бабкой и воюет, давно к ней, видать, привык.
Он сразу же спросил:
— Бабка, а что это у тебя в корзинке? Грибы? Покажи.
Сигачиха повела носом туда-сюда, ощерила в улыбке на редкость зубастый в ее возрасте рот.
— Да какие же грибы в эту пору, сладкие вы мои! Яички в корзинке у меня, утячьи яички. Повезло мне ноне, сразу и суп мясной, и яишна будет. Бог помог, уточку споймала да яичек десятка два набрала, яж поясница разламывается.
Бабка вытащила из корзинки за длинную шею мертвую утку, потрясла ею перед Колькой.
— Придешь с гулянья, Колюшка, а уж супец духовитый готов будет. Так-то славно поешь, родной.
Сигач прямо-таки взорвался.
— Ба-абка, да что же ты наделала-то-о? Запрещено же яйца собирать, ты же выводки губишь! Да еще и утку убила-а-а!
Сигачиха растерянно посмотрела на корзинку, на Кольку, шмыгнула носом.
— Да что-то это ты, соколик, говоришь-то? Отродясь утей ловим и яички собираем. Даровое же добро-то, богом данное, милый.
— Так яйца же насижены, бабка! Ну куда они тебе?
— Уточку съедим в охотку, а то все рыба да рыба. А яички под наседку подложу, соколик мой, под наседку. Через три недельки утятки выведутся, к осени опять же мясо будет.
Ромка видел, что Колька горит от стыда и не знает, что делать. Ясно, Сигачиха добровольно яйца не отдаст. Как же тогда быть?
И вдруг на ум пришла совсем простая мысль: Ромка схватил корзинку, крикнул:
— Тикай, Колька! — и со всех ног припустился через луговину к болоту.
— Стой, паразитенок, отда-ай! — заверещала бабка Сигачиха и замахнулась уткой.
Ромка и не подумал остановиться. Позади он слышал дыханье Кольки Сигача и все затихающие вопли его бабки.
На берегу озера Ромка перевел дух, залез в чью-то плоскодонку.
— Колька, айда живей, положим яйца в гнездо, пока не испортились.
Через полчаса все было сделано. Ромка и Сигач посидели в лодке, дождались, когда стронутые с гнезд утки опустились в камыши, и, очень довольные собой, вернулись в село.
Не заходя в избу, Ромка забрался на сеновал, укутался старым одеялом и зарылся в сено.
Но поспать ему почти не пришлось. Он только-только задремал, как уже услышал:
— Ромка, неужели ты все еще дрыхнешь? Вставай, соня! А еще охотник!
Ромка, не открывая глаз, заворочался, захныкал, потом чихнул и все-таки открыл глаза.
На лесенке стоял отец и заглядывал на сушила.
— Где это ты так простудился, что чихаешь? Чай, тут, на сеновале? Уж лучше бы спал дома. Ночи еще сырые, не июль на дворе.
Ромка подумал: «Знал бы ты, на каком сеновале я простудился, то-то поразился бы», — и покорно вслед за отцом спустился во двор.
Постучав носиком рукомойника, Ромка помазал водой глаза и нос, вытерся и пошел на кухню. Мать возилась у печки. Отец сидел на лавке перед окном, курил и невесело поглядывал на улицу. Ромка уселся за стол. Он чувствовал, что нос и веки у него опухли, словно их пчелы нажалили, и настроение было неважное: вот и дежурь по ночам, а дома еще и поспать не дадут.
Мать поставила на стол глиняную миску с жареной картошкой.
— Ну, как у тебя, отец, дела на озерах? Все еще не угомонились?
Отец бросил окурок за окно, повернулся к матери.
— Понимаешь, стрелять перестали, так за рыбу и утиные гнезда принялись. Нынче чуть не поймал паразитов и лодку их видел. Но утекли в камыши и канули. Знаешь, какие там камыши…
Ромка вяло жевал картошку, но, услышав слова отца, насторожил уши и быстрее заработал ложкой.
Мать подперла подбородок рукой и загляделась в блестящие латы самовара.