Выбрать главу

Нет, нет, нет, говорил он Джулии, нет, все эти розенкрейцеры, хранящие свои тайные истории, передавая их через века зашифрованными в книгах, где все означает противоположное тому, что написано, и пытающиеся повлиять на судьбы империи, таясь за тронами королей и Пап, — и всякие прочие тайные общества, вольные каменщики, иллюминаты — вовсе не являлись движущей силой истории. Неужели ты не видишь, говорил он ей, правда на самом деле куда интереснее: тайные общества не обладали в исторической действительности реальной силой, но представление о том, что тайные общества обладают ею, действительно обладало такой силой.

И все-таки. Все-таки.

Допиши-ка это, а? В отличие от Истории, историям нужны концовки; странички с пометками в финале рукописи Крафта только уводили повесть еще дальше, громоздя годы, книги, героев, которых хватило бы (показалось Пирсу при беглом просмотре), чтобы наполнить еще два, даже три тома — но так и не добраться до финала.

Но ведь Пирс мог додумать финал, мог. Придумать, как после великой перемены все кончилось — Ноев потоп, буря перемен, сметающая прочь весь старый мир, шторм, состоящий из Тридцатилетней войны, из tercios, Валленштейна, из огня и меча; Разума, Декарта, Петра Рамуса, Бэкона и из Неразумия тоже, из ведьм, горевших у столбов, — потом все это было сметено и ушло в безвозвратность, сокрылись розенкрейцеровы братья; Камень, Чашу, Крест и Розу — все снесло как ветром; он мог представить, как под закопченным, черным как смоль небом (рассвет должен заняться, но где-то в другом месте, в другое время) они все собираются, герои тогдашнего века, который к тому времени уже стал переходить в область воображения, их созывает по одному старик с белой как молоко бородой и со звездой во лбу. Собрались. А теперь пойдемте, так как наше время прошло. Один за другим, из мастерских и карстовых пещер Праги, философских садов Гейдельберга, келий и дворцов Рима, Парижа и Лондона. Все кончено. И куда им податься? Рассвет приносит ветер; они ступают на палубу стоящего на якоре корабля, паруса которого уже наполняются, на них начертан знак Рака. Их путь лежит куда-то дальше, в белый город на самом дальнем востоке, опять в безымянную страну. Вперед!

Пирс вдруг почувствовал, что вот-вот заплачет.

Господи боже мой, подумал он, когда слезы отступили, боже мой, где это во мне таилось, откуда накатило — и скрутило вот так, совершенно внезапно, как по мановению руки. Он вытер глаза рубашкой, поочередно левым и правым плечом и, пытаясь унять трепет в груди, стал смотреть в окошко со средником. Снаружи Роузи Расмуссен и ее дочка ухаживали за заброшенным садиком Крафта. Сэм тоже плакала.

Почему я обязан жить в двух мирах, вопрошал Пирс, почему. Неужели мы все живем в этих двух мирах, в мире внешнем, который реален, но чужд нам, и мире внутреннем, который имеет смысл и вызывает слезы сопереживания у нас, когда мы входим в него, — или только на мою долю выпала эта напасть.

Он встал. Подровнял стопку бумаги, оставленную покойным Крафтом, и вложил ее обратно в коробку.

Конечно, все это неправда. Конечно, неправда. Потому что если сейчас — тот самый момент, когда это стало правдой, так и это мгновение мимолетно; а стоит ему пройти, и вся эта крафтова история станет не только небывалой, но такой, которая никогда и не могла на реальность претендовать. Пока мир вертится, нет способа сохранить эти вставленные одна в другую истории; цепляясь друг за друга, они ускользают в область чистого вымысла — фальшивый Эгипет Гермеса, фальшивый Гермес Бруно, фальшивый Бруно Крафта; фальшивая мировая история самого Пирса, двери, которые, распахнувшись однажды, тут же могли и закрыться одна за другой — смыкающийся коридор в расцвеченные столетия.