Такие яркие краски, подумала Роузи, как будто в комиксах; и трудно было представить, что они тогда сами ничего особенного в этом не видели, просто жили себе и жили, в своих чудных одеяниях всех цветов радуги, причем некоторых цветов Роузи даже не могла себе представить: шафрановый и тутовый, луговой и цвет гусиного дерьма. Умирая, они завещали все эти немыслимые костюмы слугам, а те никак не могли такое носить, а потому продавали их актерам; сцены в устроенных на постоялых дворах игровых залах представляли собой лишенные каких бы то ни было декораций дощатые подмостки, а вместо рампы светило (или не светило) солнце, но по этим голым доскам расхаживали персонажи в шелках и шитой золотом парче, которые называли друг друга Королями, Лордами и Принцами, вне зависимости оттого, происходило действие в Древнем Риме, во времена Генриха V или в далекой Италии, и одеты они были в одни и те же костюмы почивших в бозе лордов, если только костюмы эти были достаточно пышными. Юный Уилл (Крафт неизменно именовал его именно так) с головой окунулся в этот многоцветный кипеж, он научился петь и танцевать (судя по всему, в тогдашних театрах пению и танцам, «скачкам» уделялось ничуть не меньшее внимание, чем собственно актерской игре — хотя эти танцы походили скорее на акробатические номера. Интересно, подумала Роузи, а как это выглядело на самом деле: они дурачились или пытались добиться эстетического эффекта?) и обзавелся друзьями среди актеров из труппы «Лестер Бойз», равно сведущих в тайнах двора и лондонского дна. Шаг за шагом — ему устраивали своеобразные инициации, разыгрывали его как могли — он стал в труппе своим человеком. А народец подобрался тот еще. И нужно было доказать им, что тебя за так не возьмешь. В самый разгар драки вдруг появлялся мастер Бербедж или руководитель хора, вздорный, одетый в черное мужик: в чем тут дело, в чем тут дело.
Уилл сперва подвизался на женских ролях: на них всегда не хватало исполнителей, поскольку актрис как таковых в природе не существовало; Роузи вспомнила, что где-то когда-то уже об этом читала. Прячешь под лиф два апельсина. А тебя пытаются ущипнуть, поцеловать — и мяукают вслед. И из-за текста накатывала такая странная, если не сказать темная, волна возбуждения, что Роузи начинала всерьез задумываться о словах Бони, сказанных ей насчет Феллоуза Крафта: такое впечатление, что речь у него идет совсем о других инициациях, явно не прописанных в тексте, и в этом гаме — не слышится ли нотка извращенности, всего лишь нотка, не более: в домах вельмож, где выступали труппы мальчиков, обретались мрачные молодые лорды с длинными завитыми локонами и серьгами в ушах, пьяные, с тяжелым взглядом, и в углу вечно кто-то блюет. Весной в Лондон пришла чума: ближайший друг Уилла, который играл Филиду, Клоринду и Семирамиду, но при этом, возникни только какая-нибудь заваруха, дрался с Уиллом плечом к плечу, умер, держа Уилла за руку. Бледный, повторяя в бреду стихи и отрывки из песен, как будто разучивал очередную роль. Уилл слегка подрос. Молодые лорды разъехались по своим поместьям во Франции, актеры на повозках отправлялись в провинцию, чтобы спастись от чумы; труппа герцога Лестера следовала за королевским двором.
Королева! Казалось, кроме нее, в книге вообще не было женщин, как будто она вобрала в себя всю женственность Англии, единственная женщина в королевстве, но зато какая женщина. Казалось, Крафт и сам, подпав под ее очарование, начинает рядом с ней путаться в словах, и в глазах у него появляется странный блеск — как у любого из созданных им персонажей-мужчин. Робин Лестер исполнял вокруг нее сложный куртуазный танец, они с королевой вот уже долгие годы были любовниками (но как они этим занимались, подумала Роузи), и если бы кто-нибудь мог заглянуть в самые потаенные глубины ее сердца, там оказался бы лощеный, неизменно внимательный Робин; вот только доступа туда не было никому. В мае Лестер привез в Уонстед свою труппу, чтобы показать пьесу-маскарад, написанную его племянником сэром Филипом Сидни, изысканнейшим джентльменом, одетым в шелка столь же пронзительно голубые, как цвет его по-детски ясных глаз. «Королева мая»[122]. Имелась в виду, естественно, сама Елизавета, которой в пьесе отводилась главная роль и на которую — и только на нее — пьеса и была рассчитана, хотя для этой роли не было написано ни строчки; она не нуждалась в готовых текстах. В пушистом, шартрезового цвета парке она и ее свита наткнулись на нимфу, которая вышла вдруг на заросшую ландышами лужайку и с поклоном сказала: «Не думайте, о прекрасная и любезная госпожа, что я сошла к вам только из-за вашего блистательного наряда... Или из-за некоего присутствующего здесь джентльмена, который готов сделать все, что будет в его силах, на благо ваше и вашего дома... Я хотела просить вас о милости из ваших рук, но в лице вашем увидела нечто такое, что заставило меня смириться перед вами...» И королева ответила ей изящным и забавным impromptu[123], столь остроумным и неожиданным, что игравший нимфу юноша совсем смутился и его щеки под слоем румян покраснели самым натуральным образом.
122