На выезде из города, когда мы останавливаемся у перекрестка, к машине бросаются два арабских мальчугана, чтобы протереть грязной тряпкой наше идеально чистое лобовое стекло. «Имши!», то есть «вон отсюда!» — делает сердитый жест кистью левой руки наш водитель — и мальчишки исчезают. Для нас такое не внове — мальчишки здесь включаются в работу рано — с пяти лет, но генерал задет за живое. Эта сценка переносит его в собственное детство в Гори, хотя он, сын школьного учителя, и не испытал бедности… Его воспоминания украшены эпитетами и точными грамматическими конструкциями — да, в голодном двадцать седьмом году он помогал матери по хозяйству и разносил по ближайшим лавочкам лепешки, которые она пекла, чтобы поддержать многодетную семью — как никак у генерала два брата и две сестры, и все, слава богу, живы-здоровы и в люди вышли… Генералу явно хочется, чтобы мы спросили, кем же именно стали его братья и сестры, но мы с Ведениным молчим — вышестоящему начальнику не принято задавать вопросы. Гавашелия же хочет произвести на нас хорошее впечатления, для чего и пошатывает дисциплинарный устав… Есть люди, особенно большие начальники, которым это уже неважно, которые уже переросли это, и на их лицах — застывшее недовольство теми, кто ниже, кто подчинен. Но генерал Гавашелия — не такой, он не забывает о подлинных человеческих ценностях и знает цену власти. Власть, если его и испортила, то лишь чуток, то есть не в той мере, в какой она портит человека, в первом поколении оглушенного ею. Гавашелия не оглох и не забронзовел. Возможно, в этом ему помог врожденный артистизм или даже аристократизм, примесь какой-нибудь княжеской крови — ведь там, в Кавказских горах, ей легче было схорониться от большевистского террора, чем на плоских равнинах России. Большинство офицеров-советников, кто меня окружал, выходцы из низов, из трудового люда, чаще — из крестьянства, он же, Гавашелия, больше походит на арабских генералов, представителей высшего сословия, а, как я уже успел заметить, люди богатые, то есть имущие, чем-то неуловимо отличаются от люде неимущих… В СССР черта между богатством и бедностью если не стерта, то скрыта — и в этом смысле непросто определить, кто есть кто. Чаще всего советский имущий — это высокопоставленный чиновник, на государственном обеспечении, получающий от государства машину, дачу, спецпаек и еще кучу привилегий в смысле лечения, курортов, всяких там пошивочных ателье и бесплатных поездок заграницу. Но это не то, потому что это твое, пока лишь ты верный слуга, раб режима. Здесь же я впервые увидел богатых людей, в общем, независимых от государства, даже несмотря на диктатуру Насера и его арабский социализм, и они, эти люди, были другими. Независимыми их делало богатство. Богатство и принадлежность своему роду наделяло их ни с чем не сравнимым чувством собственного достоинства, и они несли это чувство спокойно и несуетливо, не оглядываясь, не зыркая глазами по сторонам, и если они служили государству, и готовы были на жертвы ради него, то не по принуждению, не слепо, не из страха, не под воздействием какой-нибудь дежурной идеи, а по свободному выбору, по собственному разумению и собственной воле. С этой породой людей я встретился впервые — и она мне, разумеется, импонировала. В генерале Гавашелия тоже было что-то от такой породы, и это подкупало в нем.
Город кончился, и мы помчались на восток по одной из дорог, проложенных бог знает когда — еще в пору верблюжьих караванов. Вдоль дороги тянулся оросительный канал, а дальше — за дорогой, за каналом, за полями посевов — пшеницы, овса, фасоли, лука, за рощами манго, апельсиновых и мандариновых деревьев простиралась пустынная земля, пустошь, пустыня, где ничего не росло и не могло расти. Но и там, я знал, совсем не пусто — в отрытых траншеях, в укрытиях под камуфляжной сеткой, в капонирах рассредоточены египетские вооруженные силы — самолеты, танки артиллерия, пехота, и там, рядом с личным составом армии Египта, жили наши советники и переводчики.
В Эль-Кантаре к нам присоединяется арабский генералитет — три генерала, из них уже знакомый мне бригадный генерал Заглюль, а также его заместитель, полковник Зугдиди, с которым я не раз встречался на КП в Гюшах. Два шевроле мчатся по пустынному шоссе в сторону Суэцкого канала…Там дислоцированы части, вооруженные нашими переносными зенитно-ракетными комплексами для работы по маловысотным целям. Возле Исмаилии мы высаживаемся. Нашему генералу хочется все осмотреть и пощупать, а также продемонстрировать свой демократизм и близость к народу, пусть даже арабскому. Гавашелия интернационалист. Не уверен, что арабам близко это слово. Арабам близки только мусульмане. Весь остальной мир плох и неправеден, в нем живут неверные. Просто сейчас не принято говорить об этом вслух, потому что именно неверные и помогают. Кучка офицеров и генералов сопровождает Гавашелию до ближайшего дивизиона ПЗРК. А израильская военная разведка, видимо, уже пронюхала о нашей инспекционной поездке, потому что начинается артобстрел. Раньше в таких случаях работала бы авиация — теперь все, что израильтяне могут себе позволить, это обстрел по площадям из дальнобойной артиллерии. Она садит из-за канала…