Эту мысль Р. Антеса очень хорошо поясняет И. М. Дьяконов на историческом аналоге, близком и понятном современному человеку: «Возьмём аналогию древнему мифотворческому семантическому ряду в виде классического примера поэтических метафор из литературы нового времени: у Пушкина "...пчела из кельи восковой / летит за данью полевой..." Раскрывая эти метафоры, мы можем выразиться так: пчела подобна монахине тем, что она живёт в тёмных и замкнутых восковых сотах улья, как монахиня в келье; пчела подобна сборщику налогов или дружиннику тем, что она собирает нектар — достояние цветов, как дружинник собирает дань с подданных царя или царицы". То обстоятельство, что монахиня нисколько не похожа на сборщика налогов, не обедняет своей противоречивостью образ пчелы, а обогащает его, делая его более разносторонним. Точно так [17] же небо — корова, небо — возлюбленная земли и небо — река не противоречат друг другу, а в плане мифологическом только обогащают осмысление образа неба. И делу, оказывается, не мешает даже то, что и Нут, и корова должны мыслиться вполне телесно и получать реальные жертвоприношения».[4] Можно добавить, что с точки зрения формальной логики нелогичны, к примеру, и некрасовские строки «Ты и убогая, / Ты и обильная, / Ты и могучая, / Ты и бессильная, / Матушка-Русь!», и державинское «Я царь — я раб — я червь — я Бог!», однако в обоих случаях мысль при помощи образных средств выражена не только не менее точно и ясно, чем она выразилась бы на языке логики и аргументированных доводов, но она, кроме того, получила эмоциональную окраску.
Ещё, наверное, наглядней сравнение древнеегипетского гимна Осирису:
с начальными строфами стихотворения Б. Л. Пастернака «Определение поэзии»:
Понять другую историческую эпоху, чужой образ мышления легче, если удаётся понять, какими чувствами были вызваны поступки людей той эпохи. Многие их поступки сейчас кажутся вопиюще нелепыми, — но аналоги таким поступкам почти всегда есть в нашем поведении — психологические аналоги: сравнивать нужно не внешние действия, а чувственные побуждения, которыми поступок вызван. В XVII веке в Испании сельчане всей деревней высекли плетьми колокол (плохо звонил); то же самое сделали в Угличе после гибели царевича Димитрия. Мы снисходительно усмехаемся над этим, объясняем это невежеством и наивностью, — однако сами, споткнувшись о корягу, с досады пинаем её ногой; бьем посуду во время семейных ссор; кропотливо мастерим что-нибудь, но никак не получается, терпения больше нет — и швыряем изделие об стену; и эти поступки, с точки зрения здравого смысла совершенно нелепые, всем кажутся естественными. Египтяне приносили пищу в гробницы — мы приносим на могилы цветы. Египтяне воспринимали мистерии не как изображения мифологических событий, а как сами события, происходящие в действительности, и, хоть зная наперёд «сценарий», тем не менее с волнением ждали, победит ли бог Солнца (фараон) своего врага — гигантского змея Апопа (раскрашенный канат из пальмового волокна), изрубит ли он его мечом, — но это просто «эффект присутствия» в искусстве: мы с неослабевающей эмоциональной отдачей по многу раз перечитываем любимый роман и волнуемся за героя, хоть и знаем фабулу; смотрим фильм, забывая, что, к примеру, Петра I играет актёр: для нас он — сам Пётр I, как для египтянина жрец в маске шакала становился на время погребальной мистерии самим богом Анубисом. Египтяне знали несколько взаимоисключающих сказаний о происхождении мира и верили одновременно во все; противоречия между сказаниями не заставляли их усомниться в том, что мир сотворили боги, — но ведь сейчас учёные тоже выдвигают множество взаимоисключающих гипотез о происхождении вселенной, и никто на этом основании не отрицает астрономию как науку. Произнесённым вслух словам мы, наверно, не придаём сакрального значения, но всё-таки слова значат для нас гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд. В «Анне Карениной» есть эпизод, который как раз на этом построен. Сергей Иванович Кознышев влюблён в Вареньку и собирается сделать ей предложение во время прогулки в лес. Причём Варенька знает, что Сергей Иванович в неё влюблён; знают об этом и окружающие; и сам Сергей Иванович тоже знает, что Вареньке известно о его чувствах к ней. Но во время лесной прогулки Сергей Иванович так [19] и не набрался смелости для признания в любви — и никакой свадьбы не состоялось. Потому что не были вслух произнесены слова: