Шейх ответил ему грубо и невнятно:
— Да проклянет аллах твоего отца и всех вас!
Садовник улыбнулся, еще раз поцеловал руку шейха и, удаляясь, сказал:
— Аллах услышит тебя.
Шейх устроился у канала и, положив под голову руку вместо подушки, мгновенно погрузился в глубокий сон.
Дядюшка Хадр присел около меня на корточки, взял одну из палочек, осмотрел ее своими добрыми глазами и сказал:
— Красивые палочки… Молодец!
Но я в этот момент совсем не думал о тросточках, я прервал его:
— Он выругал тебя, а ты целуешь ему руку.
Садовник отдал мне палочку и, ласково улыбаясь, сказал:
— Знай, мой господин, что аллах окажет милость тому, кого ругает шейх.
— Он очень страшный, этот шейх… Я не так боюсь быка, который вращает колесо, как этого человека.
— Но ведь шейх Сейид никогда никого не обижает. Ты должен любить его, как любит его аллах. Он святой.
Мне представлялось, что для святых, уходящих в другой мир, должны строить гробницы, у которых люди возносят молитвы и дают обеты. На их могилах должны гореть свечи. Я вспомнил, что так было на могилах святой Зейнаб, святой Нафисы и святого Хусейна. Когда мы жили близ Танты, я ходил с бабушкой к гробнице Сейида аль-Бадави, сам поставил двенадцать свечей шейху аль-Арбаину, гробница которого была недалеко от нашего дома в Каире.
Разве шейх Сейид такой же святой, как они? Разве те святые были так же грубы, как он, разве у них была такая же грязная одежда и такие же безобразные лица? Святые мужчины представлялись мне одетыми в ничем не запятнанные белоснежные одежды, стройными, с прекрасными лицами, окруженными ангельским сиянием, в больших зеленых тюрбанах. Святые женщины в моем воображении отличались от мужчин лишь белоснежным покрывалом на лицах. Такими я представлял себе нашего святого Хусейна, шейха аль-Арбаина, Сейида аль-Бадави, святую Зейнаб и многих других. Когда же я увидел шейха Сейида и узнал от дядюшки Хадра, что он тоже святой, я усомнился. Мне показалось, что старость помутила рассудок дядюшки Хадра и он перестал многое понимать.
Этот грязный человек, которого дядюшка Хадр хочет поставить в один ряд со святыми аль-Бадави и шейхом аль-Арбаином, скорее напоминает шайтана из ада. Я поделился этой мыслью с садовником и посоветовал ему больше не подходить к шейху, иначе тот превратит его в обезьяну и бросит в ад. Садовник рассмеялся и сказал:
— Шейх Сейид не превращает людей в обезьян и не бросает их в ад. Он берет их за руку и провожает в рай.
— У него ведь лицо зверя. Разве ты не видишь, какой у него живот? Ты видел святых с такими животами? — воскликнул я.
Дядюшка Хадр сел, поджав под себя ноги, прислонился к пню тутового дерева и начал рассказывать историю шейха Сейида. Он говорил тихо, степенно, с искренней, глубокой верой. Его душа была преисполнена любви к аллаху, он уповал на его милость, справедливость и сострадание. Говоря, он закрывал глаза, но, когда хотел привести доказательство в подтверждение своих слов о святости шейха, открывал их и пристально всматривался в пространство, где раскинулись широкие, как море, зеленые поля, на которых под ветром колыхались листья кукурузы. Мне казалось, что он всматривается в стебли кукурузы, считая, сколько на них листьев и початков. Не помню, долго ли говорил дядюшка Хадр, но я узнал все, что заслуживает внимания в жизни шейха Сейида.
Я понял, что он не был ни святым, ни шайтаном, а лишь простым человеком, который в результате несчастного случая лишился рассудка. Он потерял всякую связь с людьми, среди которых жил, и, руководствуясь одним лишь инстинктом, уподобился животному. Люди же назвали его святым, как они называют всякого слабоумного или подлеца, притворяющегося безумцем.
Я и хочу рассказать, кое-что из его жизни со слов дядюшки Хадра и других феллахов, которых я расспрашивал о шейхе Сейиде. А некоторые выводы из всего слышанного я сделал сам уже впоследствии, когда вырос.
В молодости шейх Сейид был простым феллахом, обрабатывал свой участок земли и жил, как всякий крестьянин среднего достатка. Вместе со своими братьями он владел пятью федданами и несколькими каратами[13]земли. Они засевали эту землю, а затем поровну делили урожай. Все они были женаты, имели детей и жили вместе с женами, детьми, скотом и птицей в доме, унаследованном от отца. Братья держали буйвола, несколько коз, молоком которых кормились, быка и вола, на которых пахали землю, и осла, на котором перевозили навоз и урожай. Дом представлял собой жилище для трех семей, соединенное полуразрушенным навесом, под которым держали скот. Двор был словно создан для того, чтобы дети погрязли там в нечистотах вместе с животными; часто можно было видеть ребенка трех-четырех лет, катающегося на спине быка. Бык делал несколько медленных кругов по двору, и ребенок потом вел его поить к водоему, который наполнялся из артезианского колодца; постройка этого водоема была гордостью покойного хозяина.