В тот вечер, когда Давлят ожидала в моем кабинете конца воздушного налета, раздался телефонный звонок. Оказалось, что звонит моя бывшая невеста, с которой я четыре месяца не встречался, и хочет узнать о моем драгоценном здоровье, потому что она еще не забыла тех чудесных дней, которые мы провели вместе. Может быть, она поняла, что политика диктата не оправдала себя, и, потеряв надежду на то, что я запрошу помилования, решила сама связать порванные нити. Я холодно поблагодарил ее. Моя гостья поинтересовалась, с кем я говорил. Когда я ответил, что звонила моя бывшая невеста, Давлят в изумлении раскрыла рот: она не знала о расторжении помолвки и думала, что я вот-вот женюсь. Она попыталась узнать причину разрыва, но я предпочел промолчать: ее вины в этом не было, и мне казалось жестоким рассказать то, что причинило бы ей боль и огорчение — Давлят была болезненно восприимчива и обостренно чутка. Она начала расспрашивать меня и, когда убедилась, что мое решение бесповоротно и я навсегда изгнал эту девушку из своей жизни, умолкла.
Надолго воцарилось молчание, которое нарушалось только унылым гулом самолетов, рыскавших в поисках цели.
Я заметил, что Давлят хочет что-то сказать, но слова не сходят с ее губ. Наконец, она с трудом выговорила:
— Значит, ты теперь свободен?
— Да, — ответил я.
Тогда она, как-то съежившись от стыда, сказала:
— Ты ко мне хорошо относишься: много раз, вспоминая о тебе, я отгоняла мысли о самоубийстве. Ты — моя последняя надежда. Послушай меня. Ты живешь один. Почему бы тебе не взять меня к себе? Я буду послушна, буду тебе прислуживать; раньше я не говорила об этом, потому что у тебя была невеста и дурные слухи могли только повредить тебе. Теперь же я могу просить спасти меня от улицы… Как я мечтаю о чистой жизни, как хочу искупить свое темное прошлое!..
Я возмутился, но не показал виду, а она задыхалась и была близка к обмороку. Действительно, змея! Она пытается проникнуть в мой дом, в дом человека с безупречной репутацией и чистой совестью, который решался выходить к ней только под покровом темноты!
Она не знала, чем объяснить мое молчание, и, не поняв, возьму я ее к себе или нет, снова заговорила дрожащим голосом и рассказала историю своей жизни.
Ее мать родом из Саида, из семьи, единственным достоянием которой была честь. Когда умер отец, Давлят было семь лет, а ее матери — тридцать, она была в расцвете молодости. Распространился слух, что, овдовев, она поддалась преступной любви. Все ее родичи решили, что за это она должна умереть. Уже было назначено место и время казни. Однако какой-то мальчишка подслушал, как они сговаривались, и предупредил ее. Мать Давлят бежала из деревни и чудом спаслась. И вот уже тринадцать лет, как мать, которую любовь предала мести, живет в Каире, остановившись на полпути между добродетелью и падением.
Дочь не сумела избежать ее участи. Мать и дочь жили врозь, в разных кварталах, и зачастую одна не знала, где живет другая. Условия «работы» и борьба за кусок хлеба их разлучали.
Давлят продолжала шепотом: «Родичи напали на наш след. Они не потеряли надежды нас найти. Я слыхала, что сейчас они в Каире. Если нас найдут, нам нет спасенья… Поэтому я и просилась к тебе в дом. Я буду скрываться… никогда не выйду. Мне ведь хочется жить…»
Но я не смягчился, что-то говорило во мне: «Давлят играла в театре, сейчас ей недостает подмостков… Не пользуется ли она моей добротой и не пробует ли свой талант в моей приемной?»
Эта мысль заставила меня мягко извиниться и отклонить ее предложение.
Она снова пришла только через пять недель. Ее била дрожь.
Они нашли ее мать… Ее двоюродные братья. Три здоровенных парня. У них был нож, и они готовы были на глазах у всех вонзить нож ей в грудь. Они обещали простить ее, если она поедет с ними в деревню и будет там честно жить, бросив торговать собой. У нее не было другого выхода, как поверить им и покориться.
Захватив мать, они пришли за дочерью и потребовали, чтобы и она поехала с ними в деревню, тогда простят и ее. А мать будет заложницей на случай, если Давлят откажется. Что ей делать? Разве она может не подчиниться повелевающему взгляду горящих глаз двоюродного брата:
— Я женюсь на тебе и покрою твой позор… Если же ты убежишь, я найду тебя и сумею вонзить этот нож в сердце, отправив тебя вслед за твоей матерью.
Я спросил:
— А ты не подумала о полиции?
Она рассмеялась, словно я предложил что-то нелепое, и сказала: