Данное свидетельство лейтенанта Сергея Плещеева многое проясняет. Вероятно, еще в XVIII веке терские казаки владели Грузией или значительной ее частью. А потому, естественно, именовались ГРУЗИНСКИМИ ДВОРЯНАМИ. Слово «дворяне» в русском языке того времени означало правящее сословие. Поэтому «грузинские дворяне» — это те, кто правил Грузией. Все просто. По свидетельству Плещеева, это были ТЕРСКИЕ КАЗАКИ. Некоторые из которых были родом даже не с Кавказа, а из Астрахани, например. Поэтому МАМЕЛЮКИ-«ГРУЗИНЫ», — это, скорее всего — все те же МАМЕЛЮКИ-КАЗАКИ. Только в первом случае имелись в виду казаки запорожские или донские. Во втором — терские и гребенские.
Прав был исследователь XIX века Иван Шопен, который в своей книге «Новые заметки на древние истории Кавказа и его обитателей» (СПб., 1866), содержащей, в частности, очень интересный и глубокий историко-филологический анализ армянских и грузинских исторических первоисточников, писал: «Объяснив таким образом все придаточные названия, которыми так неправильно и так продолжительно именовали и именуют страну, известную у нас под именем Грузии, остается сказать, что из тамошних туземцев никто не признает ни одного из сих наименований (Грузины, Georgiens, Джорджаны, Газраны — Авт.), считая их в отношении себя совершенно чуждыми. Они, безусловно, называют себя Картвелами или Картули, а землю свою — Картли» [76], с. 210. Кстати, и в современном грузинском языке Грузия называется отнюдь не Грузией, а «Сакартвело», грузин же — «картвели». Как мы теперь начинаем понимать, ничего общего с историческими грузинами, упоминаемыми в старых документах — то есть с терскими и гребенскими казаками, — современные «грузины»-картвелы не имеют. Отождествление исторических грузин — гребенских казаков, — с картвелами, по всей видимости, — еще одна лукавая подтасовка ложной романовской версии русской истории. В свете нашей реконструкции, в общем, понятно — зачем нм понадобился этот очередной обман. После разгрома Пугачева в конце XVIII века [РАР2], [ХРОН4] руки Романовых впервые дотянулась до Кавказа. Который, вероятно, в то время еще оставался одним из последних очагов старого Русско-Ордынского правления. Скорее всего, там были у власти гребенские казаки, именуемые в документах XVI–XVIII веков грузинами. Почти полностью уничтожив их во время кровопролитной кавказской войны начала XIX века (и изобразив эту войну как войну якобы только с чеченцами), Романовы заявили, что Грузия, мол, «добровольно» присоединилась к России по воле «грузинского народа». При этом роль «грузинского народа» была отведена картвелам. Подобно тому, как примерно в то же самое время, в конце XVIII века, роль летописных пермяков (то есть немцев) была отведена коми-зырянам, летописных вятичей (французов и итальянцев) — русскому населению города Хлынова, переименованного в Вятку, и т. п. [БР2], [ХРОН6].
Вернемся к книге Плещеева. Он описывает любопытную сцену, показывающую, в частности, что терские казаки — они же грузинские дворяне, — прекрасно знали не только русский, но и татарский язык. Любопытно, что ни самому Плещееву, ни сопровождавшим его западноевропейцам это якобы «безобразное использование терскими казаками татарского языка» очень не нравилось.
Сергей Плещеев сообщает, что по просьбе Зюльфигар-Бея терский казак и грузинский дворянин Осип Парамонов постоянно творил «непростительные бесчиния» — а именно ПЕЛ ТУРЕЦКИЕ ПЕСНИ. Этим он вызывал глубокое и справедливое негодование члена российского посольства, пруссака господина Клиненгау. Плещеев пишет: «Господин Клиненгау, природный Прусак… Его несказанно печалило, что Бей за столом преклонял прозьбами бывшаго с нами Терского Козака Осипа Париаманова петь Турецкия песни. Он считал все сии безчиния (?! — Авт.) непростительными, думая, что Бей воспитан по княжески, согласно с воспитанием Европейских Принцов» [15], с. 7.
Итак, Плещеев свидетельствует, что терские казаки (они же «грузинские» дворяне) прекрасно владели татарским (турецким) языком. И даже пели турецкие песни.
Старый обычай терских казаков говорить В СВОЕМ КРУГУ по-татарски был отмечен и Львом Толстым в его известном рассказе «Казаки (Кавказская повесть)». Причем — с тем же самым нескрываемым оттенком неприязни. Толстой писал: «Молодец казак щеголяет знанием татарского языка и, разгулявшись, даже со своим братом говорит по-татарски. Несмотря на то, этот христианский народец… считает себя на высокой степени развития и признает человеком только одного казака; на все же остальное смотрит с презрением» [19], том 3, с. 160.