«Точно, браво, да, — провозгласил Ч. К. Ф. О'Тул увлекся ногтями. — Понимаешь, о чем я, Дж. П.? — обратился к нему Ч. К. Ф. — Каждому бы такие ответы! Пыжик, ну-ка расскажи, как выглядит гробница?»
Когда просишь денег у богачей, будь сдержанным. Они хотят знать, что получат вложения обратно с процентами, а еще хотят видеть, что ты понимаешь: нет никакой гарантии, что все будет так и не иначе. Даже если ты им такую гарантию даешь. Они хотят, чтобы ты был умнее их, но не во всем, и признал бы их превосходство в таких материях, как финансы и «здравый смысл». Они с удовольствием выскажут пару мыслей, до которых ты сам пока не додумался. Если таких мыслей окажется больше двух, тебя сочтут дураком; если меньше — выскочкой. Они не хотят, чтобы ты просил у них денег; они хотят, чтобы ты дал им шанс заработать и согласился бы принять меньше ими предложенного. Относись к их деньгам с опаской, напирай на риск и преуменьшай вознаграждение. Боюсь, эти уроки должен усвоить любой египтолог. Пример:
«Джентльмены! Гробница Атум-хаду, вероятно, представляет собой простое отверстие непосредственно в скале посреди пустыни. Под сводом аркады вы видите вокруг рисунки, изображающие события времен правления Атум-хаду, а также иероглифы, описания его радостей и печалей, обращения к богам. По мере того как вы продвигаетесь, изображения рассказывают вам историю, как если бы вы сидели в кинематографе: подключив фантазию, мы увидим слева царя, ведущего войско против завоевателей-гиксосов, самозваных царей-отступников восточной дельты или черных армий с юга Африки. Справа царь борется с дворцовыми заговорщиками, нетерпеливыми аристократами, посягающими на его трон, невозмутимо приближает к себе доверенных советников (таких, какими вы, джентльмены, стали для меня) и царицу по имени Ее Красота Изумляет Солнце. Все это мы с вами видим, шагая по аванкамере. Теперь нам нужно проползти через узкую щель — и вот мы чувствуем странный, ни на что не похожий запах. Не скажу, что пахнет сладко или приятно, но то, что запах незнакомый — нет, он более чем незнакомый (ибо „познакомиться“ с ним нельзя), он просто уникален. Никогда вы не чуяли ничего подобного и никогда не учуете: дуновение воздуха, потревоженного впервые за 3500 лет. Не знаю, улыбнетесь ли вы (как улыбаюсь сейчас я), или вас стошнит, или вы возбудитесь. Мы едва можем разлепить веки, глаза жжет, их разъедает жара… их слепит блеск. Да, джентльмены, блеск: колеблющийся свет электрических фонарей отражается, превращаясь в ослепительно яркие лучи, от золота, стекла, слоновой кости, бисера, лазурита, и опять от золота, золота, золота. Войдемте?»
«Я ваш!» — говорит Финнеран.
«Только так, сэр, и никак иначе! Мы многое знаем о хозяине гробницы, Атум-хаду. Из его писаний мы знаем, под каким давлением сформировалась его личность, каким он был на протяжении своего царствования. Мы осведомлены о чудовищных аппетитах, которые он мог унять лишь на короткое время, приложив к тому громадные усилия. Мы осведомлены о семье, что предала его, о царицах и наложницах, что его поддержали, о доверенном Владыке Щедрости, что был его величайшим советником, — и вот все это перед нами. На стене у золотого саркофага нашего царя мы видим наиболее изощренные, утонченные эротические изображения, запечатлевшие амурные похождения Атум-хаду, а также статуэтки — когда гробница запечатывалась, они оживали, дабы согреть царя на его пути в подземный мир. На возвышающемся между исполинскими статуями богов Атума и Анубиса вычурном столе покоится полное собрание „Назиданий Атум-хаду“, царского сочинения, авторство которого наконец будет доказано. На стенах — еще более полное описание жизни царя, о которой, стоит признаться, — хоть это признание и унесет нас прочь из гробницы, промчит мимо расплывающихся иероглифов и вернет сюда, в гостиную Ч. К. Ф., — мы знаем очень мало. Изголодавшиеся критики получат заслуженные жалкие отбросы, ведь иные из них утверждали, что Атум-хаду и его гробница не просто неизвестны, но вовсе непознаваемы, ибо царь якобы не существовал физически, то есть буквально. Это, разумеется, неправда, но неправды этой достанет, чтобы напугать неуравновешенных инвесторов и исследователей. Вот почему сегодня здесь нет ни первых, ни вторых».
Засим мы занялись постраничным изучением рекламных буклетов: «Шансы на успех», «Кем был Атум-хаду?», «Парадокс Гробницы: общие сведения», «Парадокс Гробницы: случай Атум-хаду», «Роль эротической поэзии при дворе Атум-хаду», «Свидетельства о местоположении и содержимом гробницы», «Расчетная рыночная стоимость избранных будущих находок», «Карты Египта и Дейр-эль-Бахри», «Персональные коллекции». Не все компаньоны бодрствовали от начала обсуждения и до конца (золотая ручка Дж. П. О'Тула, клевавшего носом, обретя самостоятельность, изобразила на страницах записной книжки серию минималистских водопадов), но по меньшей мере один из них прислушивался к каждому слову.
«Ч. К., давайте позже поговорим без посторонних, вы, я и Хайнци», — с резким акцентом сказал О'Тул, поднимаясь с места и потягиваясь. Ковакс с трудом встал на ноги, а Латорп и Митчелл одновременно достигли оттоманки, на которой покоился экземпляр «Коварства и любви в Древнем Египте» (изд-во «Любовный роман Коллинза», 1920 г.).
«Не стоит за нее драться, парни, — Я взял свой портфель, — У меня найдется экземпляр для каждого».
Дом престарелых «Гавань на закате» Сидней, Австралия 8 декабря 1954 года
Мистер Мэйси!
Я работаю не покладая рук. Никогда не знаешь, что будет завтра, коли завтра хоть что-то будет. Урок номер один нашего заведения. Сегодня утром из моей палаты забрали парня, аккуратно запакованного в саван. Его скучающий племяш потратил несколько минут своей драгоценной жизни, расписываясь за труп.
Июль 1922 года. Инспектор С. Джордж Далквист, амбициозный чиновник, был более чем счастлив поделиться заветными воспоминаниями и рассказать про «красных» бомбистов и воров-циркачей. Он смог ответить на некоторые (не все) вопросы об австралийской жизни Пола Колдуэлла: что было после того, как мальчик, чье сердце разбила на кусочки холодная «красная» леди, покинул ресторан, и до того, когда Бойд Хойт на рыночной площади обнаружил в нем талант карманника, я не знал, то бишь на два или три года Пол выпадал из моего поля зрения. И вот в 1916 году Пол на цыпочках крадется по опилкам, тянется во мраке к соблазнительным бумажникам, и тут из тени выскакивает инспектор Далквист и хватает парня за руку, чуть ее при этом не сломав.
Полу Колдуэллу по меньшей мере двадцать три года, он тонет в слоновьем дерьме, опилках и объятиях Эммы Хойт, и тут его арестовывают за то, что он в темноте тырит негусто набитые кошельки зрителей, которые, кое-как уместив жирные зады на деревянных скамьях, одобрительно — или наоборот — хлопают очередному пингвину. Я, скажу вам, знаю предостаточно о том, как полиция обделывает такие дела. Зуб даю, Пола приковали к стулу, чуток побили, дали хорошенько напиться, подождали, пока высохнет кровь, после чего, когда он по-страшному захотел в туалет, заявляется инспектор Далквист и говорит, что, мол, никто за Пола и словечка не замолвит, Бойд Хойт сказал полиции, что ему на Пола плевать и, будь его, Хойта, воля, подвесили бы Пола за нежную шейку — и все дела.
— Этот ваш мистер Колдуэлл был хоть и тощий что палка, а держался молодцом, — рассказывал мне Далквист. — Конечно, в конце концов они все ломаются, кроме настоящих маньяков-убийц, но этот шпингалет все крепился, ни слова из него не выдавишь. Сначала я хотел услышать от него про то, что он воровал бумажники по приказу Хойта, потому как с финансами у того были нелады. Пригрозил, что засажу его в тюрьму всерьез и надолго — жалоб о кражах ожидалось выше крыши. Однако ваш мистер Колдуэлл словно воды в рот набрал. Я спросил: Хойт велел тебе воровать? Тишина. Я описал ему жизнь в тюрьме. Тишина. Я говорю, судья может послать его служить в армию, и отправится он воевать с кайзером в далекую Францию, и снесут ему там его дурную башку. Как ему такая перспектива? Тишина. «Ты крутил шашни с женой Хойта, верно? Мистер Хойт на тебя уж очень зол. Прямо тебя ненавидит. Говорит, что ты не только вор, ты еще и его жену изнасиловал». Но наш Пол молчит в тряпочку, даже не хнычет, а потом очень медленно поворачивается ко мне и говорит: «Вы можете послать меня в армию, если я помогу вам?» Я, признаться, не понял, про что это он, хотя он явно чего-то хотел. Тут начались серьезные переговоры, мистер Феррелл. Уверен, вы понимаете, о чем я. Мы начали обсуждать весьма гипотетические ситуации. Что бы я смог сделать для него, если бы он поделился со мной чем-нибудь убийственно интересным? Что бы он мог поведать мне, когда бы оказалось, что я знаком с человеком, который в состоянии провернуть его дело? «Давайте-ка посмотрим на наш расклад, мой юный мистер Колдуэлл, и пойдем с туза», — сказал я. Первое: Пол подтверждает, что Хойт научил и заставил его воровать, что Полу с награбленного доставался скромный процент, а остальное шло на содержание цирка, на кормежку тиграм. «Хойт велел мне красть, Хойт забирал все деньги, Хойт научил меня вытаскивать бумажники, Хойт то, Хойт се…» Интересно, говорю, но чтобы от тюрьмы откосить — маловато. Он говорит, мол, понял. С минуту молча размышляет. А помню ли я Шустрых Живковичей? Ну, двух заезжих акробатов, которые в прошлом году окочурились в цирке Хойта во время представления? А если Пол сможет доказать, что они были убиты Хойтом, чтоб билеты получше продавались? Когда есть шанс поглазеть на чью-то смерть, люди начинают ходить в цирк табунами. Куда интереснее, признался я, но все еще недостаточно, чтобы оплатить весь заказ. Он сидел и долго смотрел себе под ноги. Склонил этак голову — я еще подумал, что он или уснул, или окончательно приуныл, или придумывает, чего бы такого соврать. Все равно я ждал и наблюдал. Пять минут, десять минут. С каждой минутой я уверялся в том, что меня ждет небывалое признание или явные небылицы. Я видел, как шевелятся его губы, как он что-то обдумывает. Потом он поднимает голову, смотрит мне в глаза и спокойно так спрашивает: «А если я расскажу про тайный заговор бесчеловечных коммунистов в самом сердце Сиднея?» Вот тут, мистер Феррелл, я уже был весь внимание… Пообещать ему, что все будет так, как он хочет, я сразу не мог. Ставки высоки, но если он говорил правду, игра стоила свеч. Я сказал ему: я — человек слова, но чтобы все утрясти, понадобится время. А он, помню, ответил: «К чему спешить? Мировая революция и уничтожение полиции того не стоят, это само собой». И рассмеялся мне в лицо.