…А еще, – вспомнила Катя, – говорят, если не носить очки, зрение стабилизируется. Может, и у меня так будет?..
Она сделала первый неуверенный шаг, словно пробуя на прочность асфальт. Мужчина на лавочке вздохнул и даже, как показалось Кате, застонал. Она уставилась на него своими широко раскрытыми, но видящими лишь смутные очертания, глазами. …Может, ему плохо?.. Она уже хотела подойти, но мужчина пошевелился. Это испугало Катю – вдруг он неправильно истолкует ее заботу? Она повернулась и быстро пошла, не разбирая дороги туда, где, как она помнила, должна находиться остановка автобуса.
Домой Катя возвращалась, когда уже стемнело. Она б, может, и еще побродила по улицам, но с непривычки свет фар слепил, а яркие витрины расплывались цветными пятнами, отчего Катя переставала ориентироваться в пространстве.
Прошедший день не принес ничего обнадеживающего. Она попыталась устроиться продавщицей в два киоска, на которых сумела разглядеть, написанные крупными печатными буквами, объявления «Срочно ищу продавца». Но в одном месте спросили медкнижку, а выходить на работу требовалось максимум через три дня. Катя прекрасно знала, что до зарплаты, которая планировалась на конец месяца, отец денег на прохождение медкомиссии не даст, поэтому вариант отпал сам собой. Во втором месте ей просто отказали без объяснения причин. Кате показалось, что продавец там вовсе и не требовался, а шла какая-то внутренняя игра между хозяином и молоденькой светловолосой девушкой, сидевшей в киоске и болтавшей по мобильному телефону.
Еще Катя посетила рынок, где узнала, что требуются продавцы яиц и рыбы. Яйцами торговали на улице с восьми утра до шести вечера. Катя поняла, что с ее не самым богатырским здоровьем, больше недели по осенней слякоти она не выдержит. А рыба… Хозяин как-то очень хитро посмотрел на нее и сказал, что примет с испытательным сроком на один месяц и без записи в трудовой книжке. На эту удочку Катя уже попадалась и снова работать целый месяц бесплатно, желания не возникало.
Она шла через темный двор и думала, имеет ли смысл пересказывать отцу все сегодняшние неудачные попытки или лучше просто молчать и слушать в пол-уха то, что будет говорить он? Ведь он все равно не поверит и еще хуже, обвинит ее во лжи, в нежелании менять свою жизнь, помогать семье… Она уже знала наизусть все обвинения. Но, как бы там ни было, кроме дома, идти ей все равно было некуда.
Поднялась на площадку; достала ключ. …Господи, хоть бы ты послал его в командировку!.. Но с началом перестройки все командировки прекратились – то ли завод перестал продавать продукцию, то ли они экономили деньги, этого Катя не знала.
Она открыла дверь и вошла. После свежего осеннего воздуха в нос ударил такой знакомый запах, состоящий из не выветривающейся никогда смеси табака, перекаленного масла и еще чего-то специфического – наверное, пыли и нафталина. Как она ненавидела этот запах!
Сняла куртку; разулась. За день она даже привыкла ходить без очков, и хотя глаза ужасно устали (в них даже появилась неприятная резь), но чувствовала она себя достаточно уверенно, тем более, среди знакомых вещей, стоящих на строго определенных местах.
– Что нового у нас сегодня? Какие злые силы помешали нам на этот раз? – спросил отец, выглядывая в коридор.
Катя подумала, что сегодня он на удивление добродушен. Может, все так и закончится на этой полушутливой фразе?
– Ничего не помешало, – вздохнула она, – просто я опять ничего не нашла.
– Понятно, – отец вернулся в комнату, из которой доносился монотонный голос телеведущего.
– Кать! Иди ужинать! – раздался из кухни голос матери.
Конечно, она б с удовольствием отказалась и от этой подачки, но есть хотелось. Тем более, вряд ли кто-нибудь оценит ее жест – скорее, наоборот, с молчаливым согласием воспримут, как должное. Кто не работает, тот не ест.
На столе дымилась тарелка с жареной картошкой и одинокой сосиской мертвенно-бледного цвета. Катя вымыла руки и присела к столу. Мать не попрекала ее тем, что жизнь сложилась так, а не иначе, поэтому с ней иногда хотелось поделиться дневными впечатлениями.