Э г м о н т. Предостерегали.
Ф е р д и н а н д. А каково мне было опять найти все те же обвинения, по пунктам, в протоколе допроса - и твои ответы! Их вполне достаточно, чтобы тебя извинить, но отнюдь не довольно, чтобы за тобой не признать вины.
Э г м о н т. В сторону это! Человек думает, будто он сам управляет своей жизнью. А внутренняя глубочайшая сущность его непреодолимо движется его судьбой. Но не будем размышлять об этом. От этих мыслей я освобождаюсь легко, гораздо труднее - от тревоги за эту страну! Но и об этом есть кому позаботиться. Если бы кровь моя могла пролиться за многих, принести спокойствие моему народу, то она была бы пролита с полной готовностью. К несчастью, этого не будет. Но человеку не следует мудрствовать там, где он уже не может действовать. Если ты можешь удержать, отвратить губительную силу своего отца, сделай это. Но кому это под силу? Прощай!
Ф е р д и н а н д. Не могу уйти!
Э г м о н т. Позволь тебе с самой лучшей стороны рекомендовать моих слуг. У меня служат хорошие люди. Только бы их не разогнали и не были бы они несчастными! А в каком положении Рихард, мой писец?
Ф е р д и н а н д. Он опередил тебя. Как соучастнику в государственной измене они ему отрубили голову.
Э г м о н т. Бедняга! Еще одно - и тогда прощай. Больше нет сил. Как бы усиленно ни работал дух, природа в конце концов непреоборимо заявляет свои права, и, как ребенок, ужаленный змеей, вкушает укрепляющий сон, так усталый человек в последний раз ложится на землю у врат смерти и засыпает глубоким сном, как будто ему предстоит еще долгий страннический путь. Еще одно. Я знаю одну девушку; ты не будешь презирать ее за то, что она была моею. И вот я поручаю ее тебе, чтобы умереть спокойно. Ты - благородный человек. Женщина, которая приобретает дружбу такого человека, спасена. Жив ли старик Адольф? На свободе ли он?
Ф е р д и н а н д. Тот бодрый старец, что постоянно сопровождал вас верхом?
Э г м о н т. Да, он.
Ф е р д и н а н д. Он жив и свободен.
Э г м о н т. Ему известен ее дом. Пусть он тебя проводит, и содержи его до конца его дней за то, что он покажет тебе дорогу к этому сокровищу. Прощай!
Ф е р д и н а н д. Я не уйду!
Э г м о н т (оттесняя его к двери). Прощай!
Ф е р д и н а н д. О, дай мне еще остаться!
Э г м о н т. Друг, не надо прощания. (Провожает Фердинанда до двери и там расстается с ним.)
Фердинанд, ошеломленный, поспешно уходит.
Э г м о н т. Ты, черная душа! Не думал ты оказать мне сыном своим это благодеяние. Благодаря ему свободен я от забот и страданий, от страха и малейшего тягостного чувства. Тихо и неотступно требует у меня природа последней дани. Жизнь прошла, решено. И что последней ночью, непорешенное, понуждало меня бодрствовать на ложе моем, то несомненной уверенностью погружает ныне в сон мои чувства.
Музыка.
(Садится на постели.) Сладостный сон! Приходишь ты, как чистое счастье, не вымоленный, не вынужденный, своей благою волей. Узлы суровых промышлений разрешаешь, сливаешь в хор образы радости и страдания; без преград наплывает хор внутренних гармоний, и, обволакиваемые блаженным безумием, в нем тонем мы и быть перестаем. (Засыпает.)
Музыка сопровождает его дремоту. За ложем его как бы
раскрывается стена и является сияющее видение. Свобода в
небесном одеянии, залитая светом, покоится на облаке. У
нее черты Клерхен. Она склоняется над спящим героем. В
лице ее чувство сострадания, она как бы оплакивает его.
Вскоре она успокаивается и бодрым движением показывает
ему связку стрел, а затем жезл и шляпу. Она призывает
его к радости и, предвещая, что смерть его принесет
свободу областям, признает его победителем и вручает ему
лавровый венок. Когда она с венком приближается к его
голове, Эгмонт делает движение, как человек, который
шевелится во сне, - таким образом, что ложится прямо к
ней лицом. Она держит венок парящим над его головой.
Совсем издалека слышится воинственная музыка труб и
флейт. Под их едва слышные звуки видение исчезает. Звуки
становятся громче. Эгмонт пробуждается. Тюрьма слабо
озарена утренним светом. Первое его движение
схватиться за голову. Он встает и глядит вокруг,
продолжая держать руку на голове.
Венок исчез! Ты, чудное видение, - тебя развеял дневной свет. Да, то были они, были вместе, обе сладчайшие радости моего сердца. Божественная свобода - образ любимой моей приняла она. Пленительная девушка облеклась в небесное одеяние подруги своей. В суровый миг предстали они, слитые воедино, - в суровый, а не в нежный. С обагренными кровью стопами выступила она передо мною, с веющими складками одежды, обрызганными кровью. Была то кровь моя и многих благородных. Нет, она пролита была не напрасно. Шагайте через нее! Отважный народ! За тебя - богиня победы! И как море прорывается сквозь ваши молы, так прорвите, так размечите в прах нагромождения тиранства и смойте его, утопающее, с вашей земли, которую оно себе присвоило, - долой!
Трубы ближе.
Слушай! Слушай! Как часто призывал меня этот звук - свободными шагами на поле борьбы и победы! Как бодро ступали товарищи на опасный и славный путь! И я иду из этой тюрьмы навстречу почетной смерти. Я умираю за свободу: для нее жил я, за нее сражался и ныне в муках ей приношу себя в жертву.
Задний план занимает ряд испанских солдат с секирами.
Да, собирайтесь! Смыкайте ряды свои! Я вас не боюсь. Я привык стоять впереди ряда копий лицом к другому ряду и, окруженный грозящею смертью, только с удвоенной силой чувствовать мощную жизнь.
Барабанный бой.
Враг тесным кольцом окружает тебя! Блещут мечи. Друзья! Высочайшее мужество! За вашей спиной - отцы и матери, жены и дети. (Указывая на стражу.) А этих понуждает пустое слово властелина, не собственная доблесть. Защищайте свое достояние! И за спасение любимого сокровища умирайте радостно, чему пример вам ныне подаю!
Барабанный бой. В то время, как он проходит прямо к
солдатам стражи и к заднему выходу, падает занавес.
Музыка затихает, победной симфонией кончая пьесу.
1774-1788