В наших обществах люди настолько привыкли к подавляющим, угнетающим, но самовоспроизводящимся и оттого ставшими нормой самообману и лжи, что для того, чтобы жить «легко и приятно», им хронически остро не хватает правды в самом оголённом смысле этого слова. Так пусть, «Его Америка» будет ещё одним источником удовлетворения этой общественной потребности в правде.
Октябрь, 2019
Эссе
Десять правил хорошего общества
Эссе на конкурс InLiberty 2019
О возможности правил хорошего общества
Разные группы и личности одного общества руководимы разными дискурсами, которые по-разному трактуют такие основополагающие понятия человеческого общежития, как свобода, безопасность, материальное благосостояние или справедливость. Представители религиозного мировоззрения против агностиков или атеистов, патриархальных установок против, например, сексуальных меньшинств, централизованной власти против местного самоуправления и т. п. Поэтому едва ли возможно найти в границах одного социума общую трактовку хоть одной константы благополучного сосуществования.
В условиях такой относительности смыслов и будучи информированным постмодернскими развитиями о смерти больших нарративов и созданного «ценностного вакуума» вопрос о десяти правилах несколько наивного «хорошего» общества, с которыми согласились бы все, натыкается на первичный ответ: всё зависит от выбора дискурсов человеком или группой людей. Ибо ради этой свободы выбора образа жизни нежелательно допустить господства одного миропонимания с его политическими и прочими инструментами над другими, насколько бы объективным оно не казалось большинству или меньшинству. Не кажется, например, допустимым в границах хорошего общества такой факт нетерпимости как диверсия Pussy Riot в храме Христа Спасителя, оскорбившая и озлобившая верующих в одни вещи. Также непозволительно, положим, строительство храма в Екатеринбурге на месте сквера наперекор воле тысячи протестующих, предпочитающих иные ценности.
И какой общий правовой или нравственный знаменатель можно подостлать под обе ситуации так, чтобы ощущение справедливого обращения создалось у обеих субгрупп? Кто может быть автором такого правила/закона? Насколько конкретным или обобщенным должен он быть? На каком уровне — законодательном или неформальном — должны такие ситуации регулироваться? И должны ли вообще?
Под давлением вышеобоснованного многообразия групповых и личностных идентичностей пришлось бы удовлетворить эти вопросы кажущимся единственно адекватным ответом «всё зависит от комбинации дискурсов», и тем самым признать и подумать над легитимным плюрализмом кодексов и отношений между ними. Но серьёзное восприятие такого ответа заставило бы нас выйти за пределы модернского общественного договора; ибо отрицалось бы само наличие чего-то общего — общества — в границах одной политеи (polity). Каждой субгруппе или даже каждому человеку, как сосредоточению элементов разных идентичностей, пришлось бы самому создать своё государство с желанными услугами, налогами и кодексами, — чисто пост-модернские изыскания. В таком случае, субъектом (то есть стоящим под всем, что есть на свете) явилось бы не понятие индивидуальности как общей особенности всех — потому что человек вполне дивидуален (разделяем) на дискурсы, автором которых, как правило, является не он, а язык, — а дискурсы, то есть системы словесно-смысловых предпочтений, по-своему определяющие понятие добра и зла, объективности и субъективности. (Например, каждый читатель по-своему поймёт понятие «дискурс», хотя и оно является ключевым элементом этого пассажа. Таким же образом совершенно разные определения получат такие понятия как правосудие, равноправие, свобода, защищённость, толерантность, достоинство, совесть и пр. Салют Сократу.)
В целом, в условиях такой относительности субкультур, речь может, в лучшем случае, идти о маленьких, локальных хороших обществах, где свобода и благополучие реализуются строго в границах данного — религиозного, националистического, коммунистического, консервативного, феминистического и пр. — мировоззрения. А Всеобщая Декларация Прав, другой большой контр-нарратив, ломается, мутируется и отбрасывается как чужеродное тело большинством стран планеты, ибо общим-всеобщим она на самом деле не является. Она так же навязывается, как и видение группы Pussy Riot образа церкви. И с этой точки зрения между этим актом и попыткой церкви отобрать у горожан их парк для прогулок нет большого различия. В обоих случаях одна субгруппа пытается навязать свои ценности и свой дискурс другой. Одна сторона кем-то демонизируется, другая получает симпатии.