— Мне двадцать пять лет, я в отпуске, ходил на свидание к знакомой девушке. Когда возвращался домой, то ко мне подошёл человек и попросил прикурить. Остальное я ничего не помню, — начал рассказывать я.
— А почему на вас была какая-то лёгкая и странная одежда и полуботинки на очень тонкой подошве? — поинтересовался доктор.
— Никакая не странная одежда, а обыкновенная, в которой ходят практически все, — сказал я и увидел на лицах доктора и сестры выражение некоторого удивления. Это насторожило меня. Если я буду говорить обо всём, что я вспомню, то меня загребут в сумасшедший дом по причине постоянного горячечного бреда, и чем больше я буду доказывать, что я не верблюд, тем сильнее у врачей будет желание подвергнуть меня современным методам лечения шизофрении, которые мало отличаются от пыток инквизиции в средние века. Тогда умственно больных лечили ледяными ваннами и ударами электрического тока. Надо же, я начал вспоминать историю, а это совершенно неплохо. — Ну не все, конечно, — и я засмеялся. — Просто у меня есть приятель, который разрабатывает перспективные модели одежды, и кое-что у него получается несколько странным, но я у него в качестве манекена и испытателя этой одежды. И знаете, скажу вам по секрету, достаточно удобная одежда, и пригодна как для светских раутов, так и для повседневного ношения. Вот и получилась у меня прогулка в новой одежде. А что, пальто и шапки на мне не было? — задал я вопрос, отклоняющий от дальнейшего обсуждения скользкой темы моей одежды.
— Нет, пальто и шапки на вас не было, — сказал доктор.
— Жаль, — задумчиво сказал я, — а какая была хорошая шапка-москвичка из цигейки и пальто из бобрика с бархатным воротником. И перчаток при мне не было? — задал я последний уклоняющий от темы вопрос.
— И перчаток не было, — подтвердил доктор. — А где вы живете, как вас записать в истории болезни и кому сообщить о вашем нахождении?
— Не помню, — сказал я.
— Ну да, — сказал доктор, — скоро к вам придёт представитель полиции и запишет ваши данные, чтобы сделать запрос по поиску ваших родственников и знакомых.
— Полиция, — снова я начал мыслить, — неужели сейчас действительно девятьсот седьмой год, потому что в моё время полиции не было, а была милиция? Полицию уничтожили в тысяча девятьсот семнадцатом году. Вместе с жандармами. Потом Гитлер начал рассаживать везде полицаев, и они сполна получили по своим заслугам перед населением после освобождения. В нашей стране полицаям никогда не бывать, слишком уж ярко их расписала коммунистическая пропаганда. Мы ещё с детского садика знали, что полицейский или полицай – это записная сволочь, на которой клейма ставить некуда. Полицаи в странах капитализма избивают дубинками своих граждан, защищают мафию и капиталистов.
За окном уже заметно посерело, и я на глазок определил, что времени около девяти часов утра. Рано встают люди, а тут приоткрылась дверь и молодой человек просунул в комнату светловолосую голову и спросил:
— К вам можно, Иннокентий Петрович?
— Заходите, заходите Николай Иванович, — приветливо сказал доктор, — по вам можно часы проверять. Приходите вовремя как курьерский поезд.
— Ну, вы уж сравните, Иннокентий Петрович, — зарокотал смехом человек в военном мундире с узкими серебряными офицерскими погонами с одним оранжевым просветом и двумя золотыми звёздочками вдоль просвета, пожимая руку доктора. — Как чувствует наш таинственный больной? — задал он общий вопрос.
— Идёт на поправку, дня через два будет на ногах, если только что-то вспомнит, — сказал доктор. — Амнезия-с, это штука серьёзная. Как контузия артиллерийская. К нам привозили увечных воинов с Маньчжурского фронта, у которых память отшибло, но у тех документы при себе были, да и амнезия со временем проходила, когда приезжали родные и восстанавливалась ассоциативная память.
— Ладно, — сказал военный, — начнём процедуру. Сударь, — обратился он ко мне, — я помощник участкового пристава губернский секретарь Иванов-третий. Сейчас мы с вами заполним запросный лист и, возможно, во время его заполнения вы что-то сможете вспомнить, да и Иннокентий Петрович нам поможет в этом деле.
Он открыл папку, достал два листа бумаги и перьевую ручку. Пузырёк с чернилами он достал из кармана. Пузырёк с достаточно широким горлом, заткнутый пробкой, которая использовалась в качестве приспособления для чистки перьев. Чернила фиолетовые, самые распространённые во всех канцеляриях, да и я в детстве писал перьевой ручкой в начальной школе. Особенно нас мучило чистописание. Зато потом почерк был понятный и сравнительно красивый. Трудно в ученье, легко в бою, говорил генерал Суворов. Так, а это откуда? От верблюда. На лозунге было написано: тяжело в ученье, легко в бою. Это был лозунг, написанный белилами на красном полотне справа от экрана в клубе нашего училища. Так я же окончил пограничное училище в Алма-Ате. И когда я получил офицерское звание, мне был неполный двадцать один год. И это было четыре года назад. Но не буду же я об этом говорить, что родился в одна тысяча девятьсот шестидесятом году. В 1977 году поступил в пограничное училище и окончил его через четыре года в 1981 году. Служил на границе в Туркмении, приехал поступать в военную академию и оказался здесь в одна тысяча девятьсот седьмом году среди зимы. Как? Каким образом? Да расскажи я им такое, меня тут же скрутят, наширяют антидепрессантов и галоперидолов, и оденут смирительную рубашку. Ну что же, амнезия, так амнезия.