«Что за чудеса, черт возьми! — удивляется мельник. — Уж не утонула ли она? Жалко-то как! Кунья шкурка вещь дорогая!..» Но не верится ему, что куница могла утонуть. Ведь куницы замечательно плавают. «Нет, нет, она непременно выплывет!» — с огорчением думает он и все вокруг озирается. Глядь, ниже по течению вода забурлила. Вот и голова высунулась. Однако никогда еще Мрва не видывал, чтобы куница так долго под водой могла выдержать. A-а!.. Что-то неладно дело получилось! Вытряхнул мельник куницу из западни, а тут… Голова то куда крупнее куньей и приплюснутая какая-то!
«Ох и болван я! — выбранил себя Мрва, весь красный с досады. — Ну и наказал же я ее!» Только теперь сообразил он, что ночью в западню не куница, а выдра попалась. А ее только в воду пусти!.. Все равно, что козла в огород!
Печально глядел мельник, как выдра вниз по течению уплывает. Хлопнул себя по лбу, еще раз простонал: «Ох, балда я!» — и погнал челнок к берегу.
А в следующую ночь куница опять на голубей охотилась…
Я громко расхохотался. А дядя Богдан только улыбался в усы. В лесу он никогда не поднимал шума и мне этого не позволял.
— Ну, хватит уж, — заметил он. — Теперь потихоньку пошли, если хотим что-нибудь увидеть.
И мы зашагали к горам, за которыми лежит польская граница.
15. Чужим молоком вскормленная
Должно быть, у дяди Богдана накопился большой опыт с куницами. Следующая история, которую он мне рассказал, была опять об этом коричневом зверьке.
Мы разговорились о том, как лесные животные привыкают к человеку. Дядя Богдан и говорит:
— Даже такой дикий зверек, как куница, и тот к человеку привязаться может.
Я недоверчиво покачал головой. Полно, мол, выдумывать, дядя Богдан. Ведь куница животное сторожкое, от людей прячется. Тогда он сказал:
— Я это по собственному опыту знаю.
— Может, у вас ручная куница была?
— Ну да, была… Что ж тут удивительного? — И он махнул рукой, поняв, что я жду рассказа.
— Расскажите, расскажите же, дядя Богдан, — стал я просить.
Ему ничего не оставалось, как рассказать. Так он и сделал.
— Как-то ранней весной рубили мы старый еловый лес. Ну и наткнулись на засохшую ель. Хвоя с нее местами уже осыпалась, ствол мохом оброс, и дятлы его здорово продырявили. Постучал я по ели палкой, а она загудела, как барабан.
— Срубить! — говорю я лесорубам.
Им дважды повторять не нужно. Запела пила, зазвенел топор — и большое дерево через несколько минут рухнуло на землю.
Мы ветки начали обрубать. Вдруг слышу я слабый писк под еловым лапником. Прислушался внимательно. Да, так и есть. Пищит там кто-то, да жалобно так.
«Под деревом кто-то живой есть», — сказал я рабочим.
В два счета отгребли мы хвою и что же видим: на грязном снегу два детеныша лесной куницы лежат. Недавно, видно, не больше как с неделю, родились. Крохотные такие, ну не больше кулачка детского. Один детеныш мертвый, другой по снегу ползает и еле пищит. Я быстро его поймал и за пазуху сунул, чтобы он совсем не замерз. Потом стал я гнездо искать, из которого куньи детеныши выпали. Ломать голову долго не пришлось. Лесная куница устроила гнездо в дупле старого трухлявого ствола. Когда ель упала, ствол проломился, а маленькие кунички из дупла на снег выпали.
Сказал я рабочим, что скоро вернусь, а сам кратчайшим путем домой помчался.
«Опять какую-нибудь дрянь принес?» — встретила меня жена, когда я детеныша куницы положил в корзинку с сеном.
«Все расскажу тебе, мать, — говорю я своей Ганке, — а ты поскорее немножко молока согрей!»
Развел я молоко водой, зачерпнул ложечкой и поднес к мордочке малыша. Не стал он пить. Видно, еще только сосать умеет. Ворчит, попискивает и дрожит весь.
«Что же с тобой делать?» — почесал я затылок.
Попробовал я зверька мордочкой в молоко сунуть — может, так дело пойдет. Нет, и так ничего не получилось.
«Сдохнешь с голоду, если пить не станешь!» — говорю я коричневому комочку, но, сами понимаете, какой разум может быть у такой крохотной твари. Не пьет, да и все тут, не думает, что из этого выйдет.